К счастью, старшины гребцов вовремя получили приказ табанить. Три ряда весел торжественно и бесшумно поднялись в воздух, одновременно повернулись и опустились в воду под другим углом, тормозя бег корабля. На расстоянии одного полета стрелы от кипящей бездны триера окончательно потеряла скорость и развернулась левым бортом к таинственной водяной стене. Южный ветер, проклинаемый гребцами на протяжении всего плавания, неожиданно превратился в союзника и, наполнив паруса «Сияющего копья», погнал его прочь от гибельного провала.
Гребцы, изо всех сил упиравшиеся грудью в отшлифованные ясеневые рукояти весел, ничего этого не видели. Мало что успели разглядеть и бичеватели, подгоняемые звероподобным Руимом: когда бегаешь между скамьями, едва успевая награждать тычками зазевавшихся и сбившихся с ритма рабов, глазеть по сторонам времени не остается. Чуть больше увидели матросы, по команде Морского Лиса спешно натягивавшие паруса, и воины, сгрудившиеся у левого борта. Когда триера успешно завершила свой рискованный маневр, из грубых солдатских глоток вырвался вздох облегчения. Всякая храбрость относительна: можно привыкнуть к постоянному соседству смерти в бою и потерять мужество при виде вырастающей из кипящего моря водяной горы. Да и кто сохранит самообладание перед лицом столь зловещего чуда?..
Впрочем, сыскались на триере и такие. Если бы абордажники и матросы не были так поглощены зрелищем надвигающейся погибели, они наверняка обратили бы внимание на то, что капитан Цаддак, кряжистый и лысый, стоит, вцепившись руками в резную ограду палубной надстройки, и не отрывает глаз от высоко возносящейся над мачтами корабля зеленоватой стены. На суровом лице капитана не отражалось ни страха, ни изумления — одна только спокойная, холодная враждебность, словно вставшее на дыбы море нанесло ему оскорбление, которое можно смыть только кровью.
Рядом с капитаном стоял сухощавый, нездорового вида человек с крупной кудлатой головой — Морской Лис, кормчий. Он тоже смотрел на грохочущую, сверкающую в первых лучах новорожденного солнца, рвущуюся к небесам титаническую волну, и лицо его застыло подобием мраморной погребальной маски.
Когда триера отошла на безопасное расстояние от клокочущего провала, капитан и кормчий обменялись репликами на высоком наречии — оба происходили из знатных, хотя и обедневших семей. Из всей команды понять их мог разве что Титус, но кухарь, сдуру выглянувший на палубу несколько минут назад, прятался теперь под массивным разделочным столом у себя в камбузе, тщетно пытаясь изгнать из своих мыслей видение огромной, нависшей над кораблем водяной горы.
— Проклятая стена все еще здесь, — произнес капитан Цаддак.
— А ты надеялся на то, что она исчезнет сама собой? — усмехнулся Лис. — Конечно, она здесь, глупец! И орихалк тоже здесь, никуда не делся. Так же близок и так же недоступен, как и два года назад. Бери, сколько хочешь, набивай карманы, мешки, повозки! Хватит тебе одной повозки, Цадда — малыш?
— Полный трюм, — рыкнул капитан, поворачиваясь к кормчему. — Полный трюм орихалка, на меньшее я не согласен! На этот раз мы справимся. Мы пришли сюда не с голыми руками…
— Ах да, — воскликнул Лис. — Прости, я запамятовал. Мы привезли сюда нашего драгоценного пассажира. Удивительно, как я мог упустить это из виду…
Цаддак заставил себя усмехнуться.
— Наш пассажир не так уж прост, мой дорогой Лисенок. Надеюсь, скоро ты в этом убедишься…
Кормчий с презрением сплюнул за борт.
— Он насмехался надо мной, этот никчемный столичный хлыщ! Он назвал меня собакой, воющей на луну, ты представляешь? Пустоголовый, напыщенный болван! Если бы он не носил эмблему Дома Аш-Тот, я выбил бы его мерзкие подпиленные зубы…
Капитан снова ухмыльнулся — на этот раз почти искренне.