У двери я обернулся и посмотрел на него. Он стоял у окна, заходящее солнце резко очертило его согбенный силуэт. Волосы магистра почти исчезли в прощальных лучах светила и голова была похожа на голый череп давно высохшего мертвеца.
Выбор оружия не имел значения, но я отдал предпочтение арабской сабле с легким изгибом в верхней трети клинка. Мелкий ступенчатый узор, истончаясь и пропадая к кромке лезвия, создавал иллюзию капель крови, застывших на металле. Перо на конце сабли, заточенное с тыльной стороны клинка, усиливало инерцию оружия, но позволяло наносить подсекающие удары при выходе из атаки. С этой саблей отец принял последний бой.
Я оделся в темные одежды, немного размялся — давно не фехтовал и надо было оживить мышечную память. В схватке с обычным оружием я, как минимум, не уступлю своему противнику. Даже, если учесть, что он не использовал весь арсенал в стычке с бандитами.
Прощаясь, я оглядел комнату. Она стала нашей, когда ты, превратившись из девочки в девушку, дала согласие на наш брак. Собственно, выбора у тебя не было. Магистр так поставил твое воспитание, что мир за воротами замка не существовал для тебя. Он был чужд, грязен и дик. Как же случилось, что ты бросилась в этот мир, как в омут, отрезая себе путь назад? Я помнил, как ты росла, твои первые шаги, первые слова. Когда ты узнала, что предназначена мне, ты почувствовала свою власть, и я смирился с этим, потакая полудетским капризам. Здесь прошла наша первая ночь. И последняя тоже. Надеюсь, я разобрался во всем, и ты простишь меня за мимолетную ненависть, вспыхнувшую, когда я увидел со стороны твою любовь. Нет, не любовь. Твою слабость, простую женскую слабость, которую спровоцировали и которой воспользовались.
Вечер был ясный и тихий. Улицы постепенно замирали — горожане отходили ко сну. До закрытия питейных заведений оставалось совсем немного, и скоро последние гуляки разбредутся по домам, оставив город ночной страже и лихим людям.
Замок черной громадой возвышался над окружавшими его жилищами обывателей. Теперь он стал лишь декорацией к спектаклю о своем былом величии. Светилось единственное окно в главной зале. Я не зашел попрощаться с магистром. Зачем? Прочесть в его глазах свой приговор? Я и так знаю его. Не настолько я уверен в себе, чтобы простить торжество в его выцветших глазах. Пусть он умрет своей смертью.
Стараясь обходить стороной кварталы, пользующиеся дурной славой, я двигался к дому садовника. Я не боялся нападения — просто не хотелось терять время. Облака, освещенные восходящей луной, походили на овец, бредущих вдоль разбитой проселочной дороги: чистых с одного бока и забрызганных грязью с другого. Перед ратушей шел развод стражи. Держась в тени домов, я миновал площадь.
Яблони старого сада стояли голые, беззащитные перед надвигающейся зимой. Пахло падалицей и тлеющими листьями. В доме было темно, но я знал, что вы там. Я все же воспользуюсь магией. Не для победы — она невозможна. Мне необходимо сказать несколько слов, успеть открыть правду, а дальше решать тебе.
Невидимый, я проплыл над рассохшимися ступенями крыльца. Дверь неслышно пропустила меня внутрь. В прихожей было темно. Луна заглядывала в окна, словно ночной вор, проверяющий спят ли хозяева. Из соседней комнаты слышались голоса.
— Зачем нам ждать? — спросила Вероника, — мы могли быть уже далеко от города, от этого проклятого замка.
— Иногда разумнее переждать, когда погоня пройдет мимо. Чем быстрее бежишь, тем труднее обороняться, поверь мне, малышка, — негромко ответил мужчина.
— Я просила тебя не называть меня малышкой, — слышно было, как Вероника притопнула ногой.
Я усмехнулся: это была ее привычка — топать ножкой, словно капризный ребенок, когда ей не удавалось сразу настоять на своем.
— А как тебе нравится, чтобы я тебя называл? «Моя королева» — пойдет?
Он стоял облокотившись на камин, снимая пальцами нагар со свечи. Рукава свободной рубашки были засучены по локоть. Обнаженный меч лежал на каминной полке у него под рукой. Он не использовал его силу против разбойников — он оставил меч для меня. Шпага в ножнах лежала в углу комнаты. Вероника сидела, сложив руки на коленях на единственном стуле. В неясном свете ее лицо показалось мне усталым и разочарованным. Я отчетливо видел ее ауру. Светлая и трепетная, словно подвенечная фата, она окружала ее тело пульсирующим двойным ореолом. Двойным? Я замер. Да, теперь я различал это ясно: Вероника была не одна — она несла в себе жизнь! Эхо нашей любви жизнь нашего ребенка.
— Подождем еще немного, любовь моя, — примирительно сказал мужчина, я уверен, скоро все закончится.
— Но Марк может нас найти, — с отчаянием сказала Вероника.
Мужчина медленно поднял голову и посмотрел прямо на меня. Да, он успел кое-что почерпнуть из тайного знания.
— Он уже нашел нас, моя королева. Ну, Марк, покажись, если не боишься.
Половицы скрипнули, когда я обрел вес и сбросил невидимость. Мужчина взял с каминной полки меч. Клинок скрежетнул по мраморной доске и замер, нацелившись в мою грудь. Лезвие порозовело, словно испытывая жажду крови.
Да, я не ошибся. Он все также похож на отца. И такой же кленовый лист багровеет у сгиба локтя. У старых грехов длинные тени и одна из них накрыла магистра.
— Здравствуй, Рауд, — сказал я.
— Узнал. Я так и думал, — кивнул он головой.
Вероника поднялась на ноги.
— Рауд? Вы знакомы?
— Позволь представить тебе моего брата, якобы убиенного по закону ордена своим отцом восемнадцать лет назад, — я слегка поклонился в его сторону.
— Но он… — Вероника отшатнулась, схватившись за горло.
— Да, — подтвердил я, — родной брат твоей матери, твой дядя.
— Разреши спросить: когда ты догадался, дражайший братец? — Рауд скривил губы в усмешке.
— Совсем недавно, к сожалению. Последний штрих — это неуклюжая попытка твоего отца выведать, стану ли я применять магию в нашем поединке. Но и до этого он наделал много ошибок, просто мне недоставало деталей, чтобы сложить мозаику. Магистр будто бы при мне обнаружил, что я отравлен болиголовом, но противоядие, которое он мне дал, готовится несколько часов. Он при мне влил яд в недопитый кубок, чтобы я почувствовал его запах, но перестарался: меру яда, достаточную для отравления, в вине не обнаружить. К тому же, если бы я выпил пятнистый болиголов, то проснулся бы обделавшийся, как младенец. Ты и сам знаешь симптомы. Что было в кубке, Вероника?
— Снотворное, — прошептала она.
— Далее: меч предков, который взяла Вероника. Меч не представляет ценности для обычного человека — такое оружие больше не применяется. Магистр передал меч тебе, как прямому наследнику. Он использовал его силу, разрубив дубовое кресло. Даже я этого не смог бы, не говоря уже о женщине. И еще: он выбрал в «Памяти предков» время, когда вы были вдвоем здесь, в этой комнате.
Мучительно застонав, Вероника закрыла лицо руками.
— Прости, прости, Марк…
— Он хотел, чтобы я возненавидел Веронику и это почти удалось. Его подвела поспешность, с какой он готовил обвинения. Ты ведь недавно объявился, Рауд? И магистр заспешил — он боялся, что мы успеем зачать наследника.
— Старый дурак, — прошипел Рауд. — А ты молодец, Марк. Да, ты всегда был умен. Но знаешь, все было просто. Ничего нового я не придумал: деньги, радости жизни, пылкие слова. Она такая же баба, как и все остальные. Плюс еще вот это.
Он достал из кармана стеклянный флакон, зубами выдернул пробку и опрокинул, выливая содержимое на пол. По комнате распространился резкий запах.
— Одной капли, дорогой брат, хватает на несколько дней, чтобы сучки теряли голову.
— Я предполагал нечто подобное, когда вспомнил опыты магистра. Значит, ему удалось синтезировать половой атрактант.
Вероника бросилась на Рауда, целясь пальцами в глаза. Он ударил ее в грудь, и она упала, опрокинув стул. Я не двинулся с места — лезвие меча было направлено мне в лицо.
— Чего я не пойму, дорогой брат, — с издевкой сказал Рауд, — так это зачем ты пришел. Все понял, во всем разобрался и пришел.
— Я пришел ради нее.
— Да, — согласился он, — это благородно. Совершенно по-дурацки, но благородно. Что ж, приступим, пожалуй. Отец, наверное, совсем меня заждался. Дорогая, мы ведь скрасим наследником его старость, а? Я, во всяком случае, очень постараюсь.