Ледник нависал над ним, огромный и страшный, похожий на начищенный доспех поверженного гиганта. Солнце давно уже не пробивалось сквозь серую комковатую пелену облаков, но лед тускло светился сам по себе — мертвенным, безжизненным сиянием, похожим на то, что в безлунные ночи поднимается над могилами старых кладбищ. В этом призрачном свете были хорошо видны черные силуэты двух толстых, слегка наклоненных башен, выраставших прямо из склона горы немного ниже самого длинного ледяного языка. На мгновение Бар-Аммону показалось, что на вершине одной из башен горит слабый мерцающий огонек, но именно в эту минуту, будто подгоняемый злыми демонами, снег взвихрился маленькими смерчами и повис в воздухе расплывчатой, колеблющейся завесой. Разглядеть что-либо стало совершенно невозможно, и даже неприятное свечение ледника почти потухло, приглушенное клубящимися белыми тучами.
Расстояние до башен Лэн оценил в два — два с половиной фарсанга. Всего ничего, если двигаешься по обычной местности… и серьезный отрезок пути, когда поднимаешься в гору по скользкой и узкой дороге в двух шагах от пропасти. Маг соскочил с седла, развьючил выбившегося из сил Кусаку, перекинув тюки с поклажей на Драгоценного и побрел вверх по тропе, ведя коней в поводу. Снег летел в лицо большими горячими хлопьями, обжигая подобно искрам, вырывающимся из-под молота кузнеца. Камни выворачивались из-под копыт коней с сухим тревожным треском. Ветер все усиливался, и Лэн окончательно уверился, что скоро его сдует прямо в бездну.
Откуда у него взялись силы на последний час восхождения, Бар-Аммон так и не понял. Он шел под бесконечно сыплющимся с неба снегом равномерно и равнодушно, как оживший мертвец, не обращая внимания на отмороженные щеки, уши и пальцы. Кони брели за ним, шатаясь, будто опоенные лотосом жертвенные животные. Когда наконец они добрались до башен, Лэн повалился ничком в снег и долго не мог заставить себя подняться. Кусака и Драгоценный беспокойно топтались рядом, фыркая и тычась в него заиндевевшими мордами.
В башне оказалось только одно пригодное для ночлега помещение — центральный зал, в котором нещадно воняло какой-то полуразложившейся дрянью. У этого помещения по крайней мере имелась крыша, в то время как окружавшие башню постройки выглядели так, словно какие-то распоясавшиеся великаны от души потоптались на них своими огромными сапогами. Толстые стены, сложенные из циклопических каменных блоков, надежно защищали от свирепствовавшего снаружи леденящего ветра. По периметру центрального зала тянулась анфилада узких комнат, больше похожих на кельи, наполовину забитые каменной крошкой и битыми черепками, — из их трапециевидных дверных проемов тянуло застоявшимся запахом склепа. Бар-Аммон заглянул в пару таких келий и решил, что спокойно спать в них может только мертвец. У дальней стены зала возвышался пустой растрескавшийся постамент из зеленоватого мрамора, у основания которого зияла черная дыра провала. У дыры чувствовалось слабое движение воздуха. Скорее всего, это был подземный ход, выходивший куда-то за пределы башни.
Бегло обследовав зал, Лэн понял, что отыскать здесь что-нибудь, способное гореть, вряд ли удастся. В башне не было ничего, кроме камня и кирпича; если ее и украшала когда-то деревянная мебель, то она либо сгнила, либо пошла на растопку много лет назад. Проклиная все на свете, Лэн заставил себя выйти во двор и продолжить поиски в разрушенных пристройках. Их обвалившиеся крыши держались когда-то на мощных деревянных стропилах, и кое-какие остатки этих стропил еще можно было отыскать под кучами посеребренного свежим снежком смерзшегося щебня.
Набрав большую охапку холодных, хрупких на ощупь дров, Бар-Аммон вернулся в башню и с третьей попытки развел костер. Сразу стало уютнее. Огонь недоверчиво лизал шипящие и сочащиеся влагой поленья. По закопченным стенам башни плясали огромные тени Кусаки и Драгоценного, похожие на сложивших крылья грифонов. Лэн отогрел у костра закоченевшие руки и внимательно осмотрел обоих коней. Драгоценному не помешало бы поменять две подковы, но до Снежной Твердыни он вполне мог добраться и со старыми. А вот дела Кусаки были совсем плохи. Забинтованный пястный сустав распух и гноился; неподкованное копыто покрылось сетью глубоких трещин. Очевидно, заклинание не помогло; впрочем, Лэн на него не слишком-то и рассчитывал.
Горестно вздыхая, Бар-Аммон распаковал седельную суму и вытащил из нее завернутую в тряпицу склянку. В ней оставалось на два пальца темной смолянистой жидкости — субстанции, известной магам и алхимикам под названием Слюны Василиска. Непригодная для лечения людей, Слюна заживляла самые страшные раны, полученные безмозглыми тварями, причем, чем глупее было животное, тем сильнее оказывалось действие снадобья. Лэн время от времени использовал ее для укрепления своей репутации мага и решения мелких финансовых проблем (особым успехом почему-то пользовались чудесные исцеления бойцовых петухов). Сейчас интуиция подсказывала ему, что он переводит драгоценное средство впустую — Слюна Василиска не всегда помогала даже собакам, а лошадь гораздо умнее, — но другого выхода у него все равно не было.
Рискуя получить удар копытом, Бар-Аммон опустился на колени рядом с конем и намазал его горячую распухшую ногу вязкой, резко пахнущей жидкостью. Эта работа окончательно лишила его сил; вновь обмотав пясть Кусаки чистой тряпицей, маг привалился спиной к обломку колонны, успевшему вобрать в себя толику тепла от маленького костра, протянул ноги к огню и почти мгновенно заснул.
Во сне он брел по длинным темным коридорам, уводившим куда-то глубоко в недра земли; Лэн всегда думал, что там, в глубине, пылает вечное пламя Девяти преисподних, но сейчас никакого жара не чувствовал. Напротив, с каждым шагом в коридорах становилось все холоднее и холоднее; казалось, что из таящейся где-то во мраке бездны вырывается леденящий ветер. Идти навстречу этому ветру не хотелось, но за спиной постоянно ощущалась некая неясная угроза, делавшая возвращение невозможным. Потом стены коридора неожиданно расступились, и Лэн очутился на берегу черного подземного озера. Он наклонился, чтобы потрогать рукой воду, и вскрикнул от боли: пальцы, коснувшиеся волны, обожгло так, будто он сунул их в кипяток. Вода была холоднее льда. Это был какой-то первородный, изначальный холод, душа зимы, ее сжиженная квинтэссенция. В темноте за спиной Лэна что-то сдвинулось с места, мягко и страшно, и он вдруг понял, что его, будто зверя на охоте, специально загнали сюда, чтобы заставить войти в эту черную грозную воду. Тогда он начал поворачиваться к тому невидимому, кто крался за ним следом, чтобы вступить с ним в бой, но обернуться не успел.
Какая-то сила бесцеремонно вышвырнула его из сна, и реальность безжалостно обрушилась на Бар-Аммона.
Костер погас. Запас дров, принесенных Лэном со двора несколько часов назад, оказался невелик; угли успели подернуться золой и остыть. В башне было очень темно; в высокие узкие бойницы, расположенные на уровне десяти локтей над полом, не проникало ни единого лучика света. Темнота, навалившаяся на мага, дышала холодом и смертью; где-то совсем рядом под ее покровом двигалось что-то большое. Сначала Лэн решил, что это бродит отвязавшийся конь, но невидимка перемещался слишком бесшумно, на его присутствие указывало только легкое колебание воздуха. Маг лежал, оцепенев, боясь повернуть голову, чтобы не выдать себя, хотя то, что с такой легкостью передвигалось в абсолютном мраке, наверняка видело его с самого начала. Потом Лэн услышал, как всхрапнул конь — тихо, почти жалобно, — и этот негромкий звук переполнил чашу его страха. Преодолевая безумное желание закопаться куда-нибудь в груду мусора, Бар-Аммон дрожащими пальцами нашарил висящий на шее маленький запаянный флакончик с Пеплом Феникса — этот порошок, хорошо знакомый каждому алхимику, воспламенялся при контакте с воздухом.