Но некогда было задерживаться у крутящегося чучела, сбивающего с ног невесть зачем нападавших на него пограничников. Прошли дальше, к дощатому навесу у стены. Там в кресле восседал внушительный мужчина с роскошными усами. У многих здесь куртки были расстегнуты, у этого была распахнута чуть ли не до пупа также и рубаха, при том, что особой жары не чувствовалось. Но людям с такими багровыми полнокровными физиономиями часто бывает жарко. И не обязательно от того, что они недавно напробовались хмельного. Хотя последнее не исключается.
Рядом, за грубым столом, на табурете примостился человек не столь убедительной наружность. Он что-то царапал железной палочкой на дощечках.
— Эти, что ли? — с презрением сказал усатый, кивнув на тех, кто предстал перед ним. — Стоило ноги бить!
Тевено было не по себе. Остальные чувствовали то же самое. Наверное, это был капитан. Им еще никогда не приходилось встречаться с таким большим (во всех отношениях) господином. Сколько бы он ни выпил, его темные глаза, казалось, видят окружающих насквозь.
Некоторое время капитан молчал. На его волосатой груди в такт дыханию колыхалась цепь с привешенной фигуркой из черного камня. Амулет изображал гулона. Этот ловкий зверек с заостренной мордочкой и пушистым хвостом крайне редко попадал в силки охотников. Поэтому считалось, что гулон приносит счастье, которое никак не дается в руки.
Затем капитан велел каждому назвать свое имя и деревню. Слушал ли он запинающиеся ответы, неизвестно, зато смотрел внимательно. Не поворачивая головы к писарю, произнес:
— Вон того… и того… и того — к смолокурам. Вон тех — к Угаину под начало, в землекопы, больше ни на что не годны. А этих, — толстый палец с обломанным ногтем ткнул еще в пятерых, — на Рауди, лес валить.
— Эй, вы, — заявил писарь, — чего стоите? Сюда давайте, я вас размечу. Бирки возьмите…или нет, все равно потеряете… На, — он сунул бирки сопровождающему рабочих то ли конюху, то ли еще кому. — Завтра отдашь конвоирам.
— Ага! — капитан, обмякший было в кресле, внезапно оживился. Он даже привстал. Тевено украдкой покосился в его сторону.
Пока шло распределение на работы, возник давешний Орен. Амуницию свою он где-то сбросил, оставил только меч.
— Явился! — угрожающе произнес капитан. — А ты знаешь, что Дарлох в лазарете очухался?
Орен ничего не ответил. Тевено подумал, что от мог хотя бы выразить почтение капитану. Но Орен стоял и ждал, что тот скажет дальше.
— И говорит он, что не разбойники ему бока помяли, а это ты его избил! — зловеще провозгласил капитан.
— Я разве спорю?
Голос у него оказался на редкость красив и приятен. Таким бы песни петь, а не с начальством пререкаться. И от звука этого красивого и приятного голоса капитана аж передернуло.
— Ты, малой, что себе позволяешь? Думаешь, ежели за тобой и шайка Олери, и дело в Совьем овраге, ты можешь и язык распускать, и руки? Что стоит стражник, который избивает своего товарища?
— Что стоит стражник, который позволяет себя избить? — возразил Орен, и, поскольку капитан не нашелся, что ответить, добавил безжалостно, словно кол в грудь забивал: — И жалуется?
Тевено не понимал, в чем дело и о чем речь, но довод, несомненно, возымел действие. Капитан морщил лоб, что-то прикидывал, потом внезапно повернулся к писарю.
— Ну-ка, припомни, что он плел, когда они из дозора явились?
— А ничего, — с готовностью отозвался писарь. — Он Дарлоха на плечах приволок и в лечебнице свалил, ни слова не сказамши. А Дарлох в беспамятстве был, вот все и решили…
— Ладно. Хоть тут не врал. И Дарлох тоже дурак. Но наказать тебя я все равно накажу. Что бы… Ага! — Его взгляд пал на кучку работников, столпившихся у стола. — Я тут отобрал пятерых на Рауди. Вот ты их и доставишь.
Впервые безразличное лицо Орена изменилось, и нельзя сказать, что перемены были к лучшему.
— Я в стражники нанимался, а не в охранники!
— Молчать! Доставишь этих олухов в целости. Что с ними там будет, мне плевать, но если с ними в пути что случится — ответишь головой!
— Слушаюсь, — без особого восторга сказал Орен.
— То-то. А меч оставь. Не в бой идешь, в лесу меч тебе не надобен…
Орен медлил. Меч в лесу и впрямь был ни к чему, если с разбойниками не встретишься. И капитан был вправе забрать его. У пограничных стражников не было собственности, и меч, для рыцарей воплощавший честь и мужество, для «красных курток» был всего лишь казенным оружием. Но определенные правила чести существовали и у пограничников. Капитан мог наказать строптивца, столь безжалостно обошедшегося с товарищем, приказав посадить его в колодки или высечь. Были у него такие права. Разве что для смертного приговора он обязан был передать преступника дуксу. Но он предпочел иное наказание. И то — некоторые пограничники предпочли бы сутки просидеть в колодках на рыночной площади, чем показаться на людях без меча. Уж очень было обидно.
Но Орен, поразмыслив, кивнул.
— Оставлю. Коня дадут мне?
— Обойдешься. Ты и пешим ходом всех перегонишь. А если перед деревенщиной в седле покрасоваться желаешь — нет у меня для этого свободных лошадей. Понял?
— Понял.
— Распустились, понимаешь… Воинство пограничное, опора порядка и спокойствия… А эти что тут торчат? — напустился он на писаря и сопровождающего. — Убрать их отсюда, и чтоб завтра духу этого мужичья в крепости не было!
Ночевать их отвели в сарай рядом с конюшней. Дали на ужин какой-то жидкой каши, без соли и молока, не то что дома, но никто не отказался. После целодневного перехода хотелось есть. Дверь сарая снаружи прикрыли, но не заперли. Какой смысл запирать? Во дворе стражники, и никуда не деться из крепости. А если бы и утечь — каково ночью за ее стенами?
Те четверо, которые должны были вместе с Тевено идти валить лес, все были из разных деревень. Наметанный глаз капитана сразу определил самых подходящих. Роста они были среднего или ниже того — местные жители вообще по части роста не отличались, зато у всех были широкие плечи и длинные сильные руки. В пути они разговаривали мало, и о сотоварищах Тевено знал только имена: Квилл, Фола, Муг и Лейт. Инстинктивно все пятерки, на которых разделили прибывших, старались держаться вместе, но та, куда попал Тевено, оказалось на особом положении. Уже было известно, когда их уведут, и кто. Поэтому на будущих лесорубом посматривали кто со страхом, а кто и с завистью.
С грехом пополам удалось заснуть. И словно бы, едва мгновение промелькнуло, завизжали несмазанные петли, распахнулась дверь, а за ней, в предрассветной мгле, стояли двое — конвоир и слуга, получивший вчера бирку от писаря.
— Эй, кто на Рауди — выходи!
Спотыкаясь и толкая друг друга спросонья, пятеро выбрались наружу — растрепанные, с соломой в волосах.
Слуга поставил на землю две переметных сумы и подал бирку Орену.
— Вот. Ты грамотный, ты и читай.
Конвоир, однако, читать, и соответственно, выкликать перечисленных поименно не стал. Должно быть, вчера он запомнил тех, кого капитан назначил на вырубку, и сейчас ему достаточно было посмотреть, чтобы определить — те ли.
Слуга тем временем, достав моток веревки, начал вязать подконвойным руки. Никто не возмущался и не вырывался — они и ожидали чего-то подобного. Скорее, удивляла сама веревка — не пеньковая и не из сыромятных ремней. Она была сплетена из каких-то шелковистых волокон.
Орен молча наблюдал, как связывают тех, кого ему предстояло сопровождать до Рауди — против шеренги невысоких и коренастых, он, долговязый и тощий, в поношенной красной куртке, несомненно, принадлежавшей ранее человеку вдвое его толще, выглядел еще более нелепо, чем вчера. Меча, как и ожидалось, при нем не было. Но и без меча оружия у него было предостаточно. За спиной — топор и колчан со стрелами. Самострел пристегнут к плечу — пограничников учили стрельбе как из лука, так и из самострела — в этом состояло очередное отличие «красных курток» от ополченцев, пользовавшихся каким-нибудь одним видом оружия. А вот щитов пограничники не носили вовсе. То ли из бравады («красная куртка — готовая мишень»), то ли оттого, что при их манере боя щиты только мешали. Для Орена, вдобавок, щит был бы сейчас дополнительной тяжестью. У пояса его были привешены два ножа.