Странное существо в ветвях раскидистого дуба горе-охотник заметил слишком поздно — когда оно, набравши в легкие воздух, начало протяжно свистеть. Уронив одновременно черепаху, с десяток перьев и порцию свежего помета, орел рванул подальше отсюда.
Черепаха упала — не на валун, но возле самого дуба.
Так плохо за последние триста лет ей еще никогда не было. Мучаясь от головной боли, бедняга поджала хвост и поспешила — насколько могла — в сторону спасительного леса.
Там об нее споткнулся богатырский конь.
— Что ж ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься? — грозно поинтересовался Илья. — Ненадежный ты, подожди-тка лучше здесь. — И он спрыгнул с чубарого… прямо перед носом у черепахи.
«Ей-же-ей, лучше бы родилась бабочкой», — тоскливо размышляла та, семеня по дороге.
А Илья по-богатырски хекнул, взвалил на плечо булаву и направился в сторону подозрительного звука.
Отсюда уже можно было и слова разобрать:
Пели безоглядно, с душою. Аж на слезу пробивало.
«Ну точно нечистый шалит! Эх, проучу стервеца!»
— Меня, что ль? — не понял Илья. Пели вроде мужским голосом. И вообще — какой это он «милый» колдуновым отродьям?!
Певец осекся, наконец разглядевши гостя.
— Здрав будь, — не к месту ляпнул Илья. — Что наверху, не дует ли, удобно ль?
— Да как-то вот… — отозвался тот. — Привык уже. А ты что ж, путник, так просто странствуешь или по делу? — И не удержался, зыркнул на булаву Ильи.
— По делу, — важно ответил Илья. — Я ить на службе у самого князя!
— Какого князя?
— Владимира, ясен пень! Других князьев на Руси нет, разве не знаешь?
— Ишь, досада какая, — забормотал тот, с дуба. — Неужто нажаловались?.. Ну ничего, это дело-то поправимое…
— Недоброе против государя замышляешь, — прозорливо заметил Илья.
Певец замахал руками так, что чуть не сверзился с ветки:
— Что ты, что ты! Это я о своем, о… о, смотри, конь какой! И откуда здесь взялся?..
Из леса выглядывал любопытствующий чубарый. По опыту прежних боевых походов он знал: вот-вот начнется самое интересное. Будет что внукам рассказать.
— Это мой конь, самим князем подаренный, — подобрел Илья. И ударился было в воспоминания, но, как на грех, дошел до «и послал меня тогда Владимир на ратный подвиг», после чего мысль богатыря, быстрая, аки каленая стрела, добралась-таки до цели нынешнего путешествия.
— Ах ты курвин сын! Зубы мне заговариваешь?! А ну отвечай, как тебя звать-величать!
— Соловей Одихмантьевич. А что?
— Не врешь?!
— Вот те крест!
Илья смутился. Из своего небогатого опыта общения с нечистой силой он знал: чудовища да прочие вороги рода людского креститься не умеют.
— А вон то — не речка ли Смородинка? — решил уточнить богатырь.
— Она самая, — обрадовался сидевший на дубе. — Не сумневайся, правильно едешь.
— Значит, точно Соловей?
— Точно, точно!
Илья со вздохом поправил шлем и взялся за булаву обеими руками.
— Тогда почто ж ты, Одихмантьев сын, кричишь по-звериному, свищешь по-соловьиному? Почто слезишь отцов-матерей, вдовишь жен молодых, почто малых детушек сиротишь?!
В устах Ильи слова «Одихмантьев сын» звучали какой-то особо обидной руганью. И остальное…
Соловей всхлипнул, от удивления не удержался на ветке и, совсем не по-птичьи маша руками, сверзился с дуба аккурат под ноги богатырю.
Чубарый в кустах разочарованно игогокнул: экий квелый нынче ворог пошел, чуть ругни — он и с ног валится! Перевелись настоящие злодеи в земле Русской!..
— Признаешь свою вину, супостат?
— Я ж… я ж тихо, чтоб не мешать никому! — выкрикнул поверженный разбойник. — Дочки родные — и те в лес выгнали… Ты, говорят, батюшка, поешь громко и коряво, тебе с людьми жить нельзя. Ну, они правы, конечно. Третьего дня-то, только я «Солнце за лес закатилось» завел — тихо-охонько! — в бане крыша-то и просела. Зато, знаешь, — оживился он, хватая Илью за рукав грязными пальцами, — комарье никогда в нашем доме не водилось, не выдерживали они моих песен. И медведи с волками близко к подворью не подходили. А с другой стороны, и дочурок моих понять можно: возраст-то не детский, замуж пора, а какой мужик позарится на них, ежли батюшка ихний такое вытворяет? Ну, я и ушел сюда. А что? Погоды нынче теплые стоят, пропитанье себе найду, дикий зверь меня сторонится, комары, опять же, не тревожат. И — пой, сколько хочешь! А я, брат, без песни долго не выдерживаю, плохо мне без нее становится, муторно. Что ж, что музыкального слуху нет? Я ведь так, дня себя, дня души. Понимаешь?
— «Для себя»! — передразнил Илья. — А люди невинные страдают! Отцы-матери слезами заливаются, жены молодые…
— Постой, постой! Это когда ж такое тебе сказывали?
Богатырь почесал в затылке, позабывши про шелом и оставляя на блестящей поверхности длинные вмятины.
— Ну дык… вчера был я у князя, только с походу воротился. Владимир сказывал: «Уже месяц как чинит безобразия, жен молодых вдовами делает, отцов-матерей…»
— Ну, видишь! — обрадовался Соловей.
— Что? — не понял Илья.
— Сам ведь говоришь: «Месяц»! Давно это было, я с тех пор ушел в глухомань, сам-один живу, никого не тревожу. Дочурки мои замуж повыскакивали, стрекозы, старшая на сносях уже.
— Ишь, проворная!
— Сам удивляюсь: когда успела? Ну, дом-то я им оставил, пусть живут-хозяйничают. Таперича тут живу, в лесу, людей не гублю. Так что припозднился ты, богатырь.
— Постой-постой, а что я князю скажу?
— Да правду и скажешь! А хочешь, я с тобою до Киева съезжу, сам все объясню? Может, споем по дороге на два голоса пару песенок… Ты, кстати, как смог подойти ко мне, поющему, так близко?
— Богатырь я али нет? — воскликнул Илья.
Соловей пытливо глянул на него.
— Хм… ну, и мне ведь медведь в детстве того… на ухо, — признался, краснея, Илья. — Хоть тоже люблю иногда, если поблизости никого нет… Народ теперь хрупкий, хворый, им что не так — сразу помирать. А в лесу, ты прав, можно не бояться.
И Илья улыбнулся широкой, по-детски светлой улыбкой.
Ехали в Киев вдвоем. Точнее, шли, а чубарый плелся позади и мечтал, чтобы это мучение поскорей закончилось.
— Давай еще раз про щуку.
— Давай!
— За ворота погляжу, что далеко-далёко…
— …Далеко-далёко, где луга-болота, где луга-болото, озеро глубоко…
— …Как во этим озере жила рыба-щука, жила рыба-щука — белая белуга…
— Белу-у-уга!..
Черепаха на дороге, заслышав их, с ужасом оглянулась и перешла на дробную рысь.
Святослав Логинов
РУКА СУДЬБЫ
Справедливость — мать богов, а если смотреть по справедливости, то никто более Автократа не достоин быть повелителем Лемноса. И если бы не трижды проклятый Диомед — да пожрет Цербер его печень! — то, несомненно, Автократ был бы правителем. Нет никого сильнее Автократа! Копьё его пробивает медный доспех, его меч не знает преграды, ярость его способна сокрушить титанов! Но правителем Лемноса остаётся замухрышка Диомед. Всех обошёл хитроумный, каждому не дал, так посулил, так что всякая торговка на рынке готова свёклой запустить в того, кто посягнёт на правителя. А что Диомед получает от своей власти? Право угождать плебсу и заигрывать с идиотами, которые не только голос не подадут, но и в собрании ни разу не покажутся. Уж с такими-то Автократ знал как себя вести! Пикнуть бы не смели против законного владыки! Один лишь Диомед стоит на пути Автократа к заветной власти.