Доверив наконец сына заботам «сестер», подошел и Эминар ал-Леад. Он замер на полшага позади, за спиной шулдара, и молчал, скрестив на груди руки.
— Итак, — продолжал Иллеар, — убийца прирезал двух беззащитных женщин. Зачем?
— И не тронул твоего Джализа, — напомнила Ламбэри. — «Зачем?» Да причины могли быть самые разные. Джиэммоны — существа, чуждые нашему миру. Их поведение никто не способен объяснить.
Эминар ал-Леад вдруг тихо, упрямо возразил:
— У всего на свете есть причины, девочка. У всего на свете. Мы можем о них не знать, но они есть, есть всегда!
Это неожиданное обращение не сбило Ламбэри с толку. Она снова ухмыльнулась и даже, кажется, обрадовалась тому, что мастер битв вмешался в разговор.
— «Причины»? В самом деле, ты, наверное, знаешь многое о причинах, доблестный ал-Леад. И о джиэммонах, а? Уж всяко больше нашего! И, может, у тебя тоже были причины желать смерти этих женщин? Например, ты — точнее, джиэммон в тебе — собирался убить юного Джализа, потому что рано или поздно тот заметил бы перемены в своем отце. Понял бы, кто именно из вас троих одержим. А так…
— Не проще ли мне было дождаться, пока мы покинем оазис? И потом вернуться в Бахрайд одному. Нет свидетелей, нет жертв — кто усомнится в моих словах? И риска никакого. Конечно, — добавил Эминар ал-Леад, — если верить в то, что «поведение джиэммонов необъяснимо», этим можно объяснить что угодно. Вот только стоит ли? Мне больше нравится метод мудреца Эльямина ох-Хамэда. Этот достойный муж утверждал: для каждого случая следует искать наиболее простое разъяснение и обходиться как можно меньшим количеством допущений.
— Хороший метод, — согласилась Ламбэри. — Мне он тоже нравится. Знаешь, доблестный, кто убийца, если судить, пользуясь наставлениями ох-Хамэда?
— И кто же?
— Твой сын. Слишком уж быстро он оправился после тех ран. — Ламбэри повернулась к Иллеару: — Верно, Твое Могущество? Вы ведь с доблестным ал-Леадом и сами удивились? «Мастерство целительницы»? Вполне допускаю, что и оно сыграло свою роль. А может — не оно одно? Может, именно в Джализа вселился джиэммон? И потом он убил обеих женщин — и снова прикинулся спящим. Это так удобно! Якобы принять сонное зелье и уснуть. А на самом деле?
— А что же на самом деле?
— А на самом деле, доблестный Эминар ал-Леад…
Именно тогда от озера прибежала йор-падда — та самая, что сообщила о каплях крови на кустах.
— Вот, — она протянула Безжалостной нечто, небрежно завернутое в грязную от песка, всю в бурых пятнах, ткань.
— Где это нашли?
— У озера, неподалеку от кустов.
Ламбэри осторожно развернула сверток — и показала всем присутствующим кинжал:
— Чей? Кто-нибудь узнает?
— Да. — Эминар ал-Леад повел плечами, будто ему стало невыносимо холодно, хотя и день ведь уже давно начался, и солнце греет, да еще как! — Узнаю, — повторил он устало. — Это кинжал моего сына, мой подарок, он с ним никогда не расставался.
Йор-падда откашлялась, взглянула на Безжалостную, испрашивая разрешения говорить.
— Змейка сказала, именно им были убиты целительница и «сестра». Это точно.
— Все это хорошо, — отмахнулась Ламбэри. — Вот только воспользоваться кинжалом мог кто угодно: и Джализ, и доблестный Эминар, и любой другой, кого целительница впустила в шатер и оставила у себя за спиной. Любой! — Она обернулась к иб-Барахье и спросила, подчеркнуто вежливо: — Когда же я наконец смогу задать тебе свой вопрос, провидица?
— За тобой придут.
Не добавив более ни слова, иб-Барахья развернулась и ушла в башню — тонкая, хрупкая, желанная. Неумолимая, как сама судьба.
И глядя ей вслед, Иллеар наконец понял, что произошло. Ведь провидицы никогда не спускаются ниже Срединных покоев. А она — спустилась.
«Дважды».
Все переменилось — и все осталось прежним: таким, как и видела в снах Иллэйса.
… Ах, конечно же, не все! «Всего никогда не увидишь, — предупреждала Хуррэни. — В этом и подвох. Тебе кажется, что ты поняла. Но если внимательно не всмотреться, если поверить первому впечатлению…»
Всмотреться Иллэйса сможет только этой ночью, не раньше. А до ночи нужно как-то жить — жить и сдерживать липкий, рвущийся наружу, сковывающий тебя страх. Все в оазисе держится на иб-Барахье: так движенье телеги зависит от одного-единственного гвоздя, благодаря которому колесо не соскакивает с оси.
Только сегодня Иллэйса по-настоящему поняла, как это — быть колесным гвоздем. Она ходила по башне, направляла, успокаивала словом и взглядом, следила, чтобы у постели раненого дежурили не меньше трех «сестер», чтобы вовремя, не побоявшись россказней Безжалостной, ему поменяли повязки; ключ от оружейной комнаты, где заперли все луки да мечи паломников, повесила на цепочку, цепочку — себе на шею. Назначила вместо Данары «сестру» Сэллике: та, хоть чай заваривать и не умела, а в башне кое-как порядок навела, другим «сестрам» сумела занятия найти, чтобы всяким вздором головы себе не забивали.
Уверившись, что порядок восстановлен, Иллэйса пошла поспать до обеда, а затем, проснувшись и поев, велела звать к себе Ламбэри. Еще подумала с постыдным злорадством: вот и лишних забот добавилось старому душезнатцу; а нечего было скалиться да примеряться в дальний путь. (За Хуррэни. Вот за что — за кого — Иллэйса не простила его. — и не простит вовек. Хоть и не обязан душезнатец горевать о судьбе своих подопечных, вообще ничего такого он им не обязан, только заверять и слово держать, — а все же… все же…)
Этот вопрос, она знала, касается всех, поэтому велела Сэллике созвать в Срединные покои «сестер», и йор-падд, и, конечно, шулдара со старым ал-Леадом. В покоях стало тесно и не-выносимо душно… а может, это будущее сдавило ей разом горло и чай уже не помогал, Сэллике ведь не умеет его заваривать…
— О чем же ты хочешь спросить, Ламбэри Безжалостная, дочь Найрэни Пепельной, мать…
Та резко взмахнула рукой, прерывая ритуальную фразу. Ах да… да. Она не хотела, чтобы кто-то знал о дочери. Ладно, душезнатцу хватит и сказанного.
— Я хочу спросить у тебя, провидица, кто будет пойман и по справедливости осужден за убийство двух твоих служительниц, погибших сегодня ночью. Я хочу знать имя убийцы. Если же это был джиэммон, тогда — имя того, кто им одержим.
Кто-то из «сестер» охнул от неожиданности, две или три йор-падды переступили с ноги на ногу и потянулись к поясам, туда, где прежде висели мечи. Даже старый душезнатец за занавесью, казалось, затаил дыхание: никто и никогда так не спрашивал. Это был сложный, смертельно сложный вопрос. Они даже не понимали, насколько.
Но Иллэйсу вопрос не напугал, только удивил: она не ожидала от Ламбэри такой изобретательности.
— Итак, ты спрашиваешь? — повторила Иллэйса. — Ты спрашиваешь, Ламбэри Безжалостная, дочь Найрэни Пепельной?..
— Спрашиваю, иб-Барахья!
— Да будет так. Я, Иллэйса иб-Барахья, Уста небес, принимаю твою просьбу и клянусь дать тебе нелживый ответ, каким бы он ни был.
Безжалостная, зная, что надлежит делать, молча протянула ей руку.
А после завершения ритуала спросила тихо:
— Когда, провидица? Когда ты дашь мне ответ?
— На рассвете ты все узнаешь.
И только после того, как они покинули Срединные покои, и Сэллике затушила свечи, и душезнатец, поставив корявую, как росчерк клюки, подпись, тоже ушел, — только тогда Иллэйса ощутила дикий, сдавливающий горло страх. Страх и сладостное предвкушение.
А потом, конечно же, пришел он.
— Ну, что скажешь?
Иллеар не стал добавлять «доблестный» и прочее. Прозвучало бы фальшиво, как пожелание спокойной ночи тем, у кого только что умер родной человек.
Кстати, сегодняшняя ночь для людей в башне будет очень неспокойной…
Иллеар внимательно посмотрел на мастера битв: тот сидел напротив, на огромном, черном от времени сундуке, куда гость-паломник должен был, наверное, складывать свои вещи. Сам Иллеар опустился на кровать и позволил себе слабость: потер пальцами виски. Не помогло. Разумеется.