Покидая Гильдию со списком, сунутым за обшлаг рукава, Джеймс задержался у гильдейской «Дороги славы» — галереи портретов знаменитых баши-бузуков. Чем-то выставка напоминала разыскные пюпитры у мушерифата. Должно быть, манерой художника — здесь, вне сомнений, тоже потрудился Кемаль, племянник Азиз-бея.
На третьем сверху портрете красовался Дядя Магома.
Если верить подписи, шестикратный «Золотой Ятаган», дважды «Волшебное копье», учредитель турнира «Моргенштерн Бадандена», сопредседатель Гильдии и все такое. За спиной Дяди Магомы художник изобразил стены из розового туфа, полированные двери, вертикальную надпись, сделанную рунами, резные коньки крыши — короче, храм, который Джеймс узнал с первого взгляда.
Храм Шестирукого Кри.
На южной окраине Бадандена смотреть было не на что. К прохожим тут не бросались уличные торговцы, наперебой предлагая вино и шербет, несгораемые веера из перьев феникса и амулеты из чешуек, добровольно отданных великодушными драконами, медовую самсу — и, конечно же, вездесущую халву. Не орачи зазывалы, тщась затащить клиента в бесчисленные лавки, лавочки и лавчонки, чайханы, духаны и духанчики.
Да и прохожих здесь: раз, два — и обчелся.
Вернее, даже раз — и все. Долговязый бездельник в замызганном халате, топавший впереди Джеймса, минутой раньше свернул в проулок. Молодой человек остался на улице один.
По обе стороны тянулись высокие дувалы: глухие, неприветливые, радуя глаз разве что разнообразием материала, из которого их сложили. Ядовито-желтый и пористый ракушечник, кирпичная кладка, обожженная на солнце глина; облупленная штукатурка местами открывала грубо тесанный туф… От незваных гостей, имеющих обыкновение лазить через заборы, хозяева обезопасили себя всяк на свой манер: сверкали на солнце клыки битых стекол, торчали ржавые штыри, загнутые наружу и острые на концах, заплетали верх стены лианы крю-колиста…
Меловая пыль под ногами, палящее светило над головой и бесконечные дувалы. Нет, этот квартал не предназначался для туристов.
Третий день, пользуясь списком Дяди Магомы, Джеймс бродил по городу, переходя из одного фехтовального зала в другой. Где-то задерживался на полдня, где-то хватало часа. Анхуэсский стиль мечевого боя, ла-лангские крисы, «Орлиный ятаган» мастера Абдул-Хана, рукопашный бой жителей острова Экамунья, «Мерцающее копье» тугрийских чыдыров…
Не то.
Из списка оставались три зала. Если он не обнаружит хотя бы намек на знакомый почерк…
Ага, кажется, пришли.
— Добрый день!
Ворота Джеймсу открыла дама, примечательная во многих смыслах.
Окажись на месте нашего молодого человека рассказчик занимательных историй, пьяный от вдохновения — он воспел бы неземную прелесть, стройность и красоту дамы. Воспел — и ввел бы в заблуждение почтенных слушателей.
А это скверно.
Прелестью дама не отличалась. Красотой — тоже. Стройность имела место, но непредвзятый зритель скорее назвал бы такое сложение худобой. Средних лет, костистая и жилистая, дама напоминала лошадь — не старую клячу, но и не турристанского скакуна, а скорее нервную кобылу, какие в почете у конных пращников.
Джеймс вообще не сразу понял, что перед ним женщина — в мужских рейтузах и сапогах, в мужской рубашке, заправленной внутрь, и, наконец, в безусловно мужском нагруднике из кожи, какие носили учителя фехтования во время уроков.
Голова дамы была повязана цветастым платком.
Ясное дело, по-мужски.
— Что угодно? — неприветливо осведомилась дама.
— Это зал маэстро Бернарда?
— Да.
— Я хотел бы некоторое время посвятить…
— Входите, — перебила дама, не дожидаясь, пока гость изложит заготовленную (и, признаться, уже навязшую в зубах!) тираду до конца. — Эй, Фернан! Иди сюда…
Едва Джеймс шагнул за порог, дама, словно выполнив долг гостеприимства до конца, мигом удалилась. Ее сменил Фернан — юноша лет двадцати, скорее всего — подмастерье. Высокий и худой, он был похож на даму, возможно, даже состоял с ней в родстве, но оказался куда приветливее.
— Прошу вас, сударь! Что? Рекомендации? Просьба о содействии от Совета Гильдии? Что вы, один ваш вид исключает необходимость любых рекомендаций! Осматривайтесь, чувствуйте себя как дома…
Треща, как сорока, подмастерье вел Джеймса через внутренний двор, где упражнялись три пары. Как говорил маэстро Франтишек Челлини, учились «отличать кривое от прямого» — сабля против кавалерийской пики. Правда, в данном случае пикинер стоял на своих двоих, а не гарцевал в седле. Глубоко шагая вперед с правой ноги, он раз за разом делал один и тот же выпад в «зеркальце» — под дых, сказали бы простолюдины. Ученик отмахивался «высокой примой», смещаясь вбок с линии атаки, и намечал рубящий удар по древку.
Далее все начиналось по новой.
Остановившись у тутового дерева, росшего на краю дворика, Джеймс наблюдал за парами. Подмастерье не мешал ему и не торопил. Понимал: клиент хочет видеть, что ему предлагают. Открытый, услужливый, подмастерье производил впечатление честного человека. Такой не раздражает, стоя рядом.
Даже если от него несет чесноком.
Джеймс извлек платок, смоченный духами, поднес к лицу, не заботясь о том, что подмастерье может счесть клиента манерным фатом, — и продолжил наблюдать.
Пики здесь предпочитали тяжелые, восьми локтей в длину, с наконечником о четырех гранях. На древке, окрашенном в синий цвет, в средней части имелась скоба для крепления темляка. Сабли же были обычные, не слишком изогнутые «адамашки» с крошечной гардой, плохо защищающей руку.
Следя за ухватками, опытный фехтовальщик сразу заметил бы: тут в почете «херварская» метода. Все парады — длинные и берутся с кончиком клинка, обращенным вниз, к земле. Естественно, при такой гарде надо беречь кисть, даже если против тебя — пика, а не другая сабля…
— И — раз! И — два! И — три!
Подмастерье, устав ждать, принялся командовать парами. Считая вслух, он ускорил темп действий — не столько для пользы занимающихся, которые перестали следить за чистотой исполнения, сколько для клиента, желая показать товар лицом.
— И — раз! Что скажете, сударь?
Зря он это спросил.
Обнажив рапиру, Джеймс жестом попросил ближайшего пикинера обождать — и без лишних слов занял место напротив, вежливо отстранив ученика с саблей. Тот сперва глянул на подмастерье: дескать, все ли в порядке? — и, дождавшись ответного кивка, убрался прочь.
— Ан гард, сударь!
Смеясь, Джемс отсалютовал пикинеру.
— И — раз!
Усатый силач-пикинер, как автомат, созданный умельцем-механикусом, шагнул и сделал выпад. Этот выпад ничем не отличался от сотни предыдущих. Для пикинера — но не для Джеймса. Взяв заказанную «высокую приму», вместо того, чтобы убраться с линии атаки вбок, молодой человек с быстротой молнии ринулся вперед, вертясь волчком и вынося кисть руки с рапирой вверх, еще выше, «подвешивая» над лбом в «спущенную септу».
Словно бешеное веретено, опоясанное стальной нитью, прокатилось по древку пики. Пикинер еще выдыхал финальное «Х-ха!», а Джеймс Ривердейл уже стоял слишком близко к нему, и острие рапиры грозило вонзиться, упав сверху вниз, в ямочку между ключицами усача.
— Вот что я скажу, сударь! — подвел итог Джеймс. Подумал и добавил: — В целом — неплохо. Но скорость выполнения приема не должна мешать ученикам думать. Иначе мы торопимся в пропасть.
Последняя сентенция принадлежала дедушке Эрнесту. Объяснять это подмастерью молодой человек счел излишним.
— Я рада, что вам понравилось, — сказали за спиной. Джеймс повернулся.
За ним, держа в руках шпагу, стояла дама.
— Пойдемте, я вас попробую.
Да, она выразилась именно так: попробую. Что самое удивительное, это не вызвало в Джеймсе ответную волну раздражения. Наверное, потому, что дама говорила кратко и деловито, подобно Франтишеку Челлини, когда тот знакомился с новым учеником.