— Остановитесь, виконт! Вы его убьете!
— Хватит!
— Мы его взяли!
Абдулла больше не шевелился. Избитое тело подмастерья оплетал блестящий кокон из нитей, мерцающих бледно-розовым светом.
— Жаль, — сказал Джеймс Ривердейл, поднимаясь.
— Чего вам жаль?
Молодой человек не ответил. Он купался в волнах уходящего озноба, не слыша, как Фортунат Цвях благодарит его за спасение жены, давая клятву оплатить долг сполна, как Азиз-бей произносит над задержанным формулу ареста…
И все-таки — жаль, думал он, боясь довести эту мысль до логического конца.
— Слава!
— Слава-а-а!
— А-а-а!
Не правда ли, когда долго кричат «слава!», в конце получается очень похоже на «халва-а-а!»? Вам так не кажется? Ну тогда извините. — … Оружие можете оставить при себе. Таков знак высочайшего доверия — привилегия, дарованная вам солнцеликим тираном Салимом ибн-Салимом XXVIII!
— Благодарим за честь.
— Зато магические артефакты, а также украшения и драгоценности прошу оставить здесь. Если желаете — под опись. По окончании аудиенции все будет возвращено вам в целости и сохранности. Нет-нет, сиятельная госпожа, вам ничего снимать не надо! Это касается только мужчин.
— Артефакты — это я еще понимаю… Но побрякушки?
— О, сие правило установлено в дворце милосердного тирана более трех столетий назад. Дабы благородные гости его безупречности не чувствовали себя ущербными, невольно сравнивая свои скромные украшения с ослепительным великолепием царственного облачения владыки! Исключение делается лишь для особ августейших фамилий.
— Мудрое правило, — кивнул Фортунат Цвях, снимая с безымянного пальца перстень с кистямуром голубой воды. — Чувствуется знание людских слабостей. Запишите, пожалуйста: двенадцать каратов. Во избежание.
Охотник на демонов тоже неплохо разбирался в людских слабостях.
У мудрого правила, как у всего на свете, имелась и оборотная сторона: вдруг кто-нибудь явится на аудиенцию, увешанный драгоценностями, способными затмить «великолепие царственного облачения»?! Такого конфуза несравненный тиран допустить никак не мог.
— А теперь попрошу на инструктаж по этикету.
Инструктаж затянулся на добрых три часа. Реттийцам волей-неволей пришлось внимать напудренному и напомаженному церемониймейстеру, похожему на циркуль с усами, который смеха ради нарядили в халат и атласные шаровары. Впрочем, к необходимости идти к трону мелким шагом или ни в коем случае не чихать в зале все отнеслись с пониманием.
Кому хочется вызвать гнев солнцеликого тирана?
Азиз-бей же откровенно скучал: лицезреть Салима ибн-Салима XXVIII ему доводилось не раз, и этикет он знал назубок.
Наконец церемониймейстер хлопнул в ладоши, и двое почетных караульщиков с ятаганами наголо повели аудиентов по бесконечным лестницам и коридорам. Анфилады комнат, ажурные галереи — солнце процежено сквозь витражи, пятнает мрамор пола; ноги по щиколотку утопают в коврах; яшма и сердолик, оникс и янтарь, черненое серебро и сусальное золото, канделябры на дюжину дюжин свечей…
Путь закончился перед огромной дверью высотой в три человеческих роста. Именно с такой высоты виконту пришлось вчера прыгать на убийцу. В нишах по обе стороны двери мерцали клепсидры из хрусталя, в которых падали последние капли. Едва верхние емкости клепсидр опустели, за дверьми раздался чистый и долгий звук гонга.
Створки начали отворяться.
— Светоч Вселенной!..
— Мудрейший и достославнейший!.. — … дозволяет вам приблизиться и вдохнуть прах его стоп, — закончил церемониймейстер, непонятным образом успев оказаться в тронной зале раньше всех.
Двадцать шагов от входа до «заветной черты». Так было сказано заранее. Обычные аудиенты останавливаются через десять шагов, но они — «цветы сердца тирана». Звание закреплено пожизненно, без права передачи по наследству.
«Цветы сердца» замерли, ожидая.
— Его непревзойденность желает говорить с вами.
Тронный зал поражал воображение — хотя, казалось бы, путешествие по дворцу должно было убить в гостях способность изумляться. Стены, инкрустированные бесценными каменьями, отражая свет, льющийся из огромных, кристально прозрачных окон, горели живым огнем — словно аудиенты оказались в сердцевине звезды. Пространство вокруг трона оставалось в тени, в перекрестье лучей находился лишь сам трон и сидящий на нем владыка.
«Восток! — подумал Джеймс. — Знают толк в роскоши…» Трон безусловно являлся выдающимся произведением искусства: золото, серебро и слоновая кость, жемчуг и перламутр, тончайшая резьба… Так же над ним потрудились мэтры Высокой Науки: подлокотники — две драконьи головы с глазами из рубинов и клыками из благородной платины — были готовы в любой момент извергнуть смертоносное пламя, испепелив злоумышленника, буде таковой объявится в тронном зале, введя в обман стражу и охранные чары. Что же до самого правителя…
— Какие люди! Рад, душевно рад! Наш дворец — ваш дворец, наш город — ваш город…
Салим ибн-Салим XXVIII вихрем слетел с трона, вприпрыжку ринувшись к ошалевшим аудиентам. Вблизи тиран оказался лопоухим живчиком средних лет, в чалме набекрень, с ослепительной улыбкой вполлица.
— Да, кстати, о нашем городе! Вы же теперь почетные граждане Бадандена! Мои поздравления… пери, не откажите в вашей ручке! Ах, какая вкусная ручка…
Щелчок пальцами, и церемониймейстер вынул из воздуха нефритовый поднос, где лежали три свитка с печатями цветного воска.
— Его высочайшее великодушие в благодарность за неоценимые услуги…
Тем временем Салим ибн-Салим XXVIII с трудом оторвался от вкусной ручки Мэлис, предложил виконту полк («Лучший полк! Львы пустыни…»), подарил охотнику на демонов тусклую висюльку с чалмы, расхохотался, увидев изумленное лицо мага («Да-да, я в курсе: одна из Трех Сестриц… Ну и что? Хорошему человеку не жалко…»), и мимоходом пнул церемониймейстера туфлей в зад, чтобы быстрее зачитывал указ.
— Он у меня такой мямля! Хотел повесить, визири отговорили… — … а также владельцам постоялых дворов и конюшен на территории Бадандена предписывается безвозмездно предоставлять лошадей, мулов или верблюдов для перемещения предъявителей сих грамот…
— Повешу, клянусь мамой! Или в евнухи… Румал-джан, хочешь в евнухи? — … ибо все злокозненные преступники пойманы и получили по заслугам, а гостям и жителям Бадандена ничто более не угрожает…
— Пойманы? Все?
— Не все, — хладнокровно ответил Азиз-бей, отставляя кубок с вином. — Вуча Эстевен сбежала. Мы опоздали.
Они сидели в духане, празднуя победу.
Победу, которая, как только что выяснилось, сбежала.
— Виконт, эта женщина — убийца, но не самоубийца. Она никогда не вернется в Баданден.
— Но ведь она… она будет продолжать!..
— Вы слышали указ? «Все преступники получили по заслугам». Дело закрыто. Вы нам очень помогли. И вас это больше не касается. Виконт, вы мне нравитесь. Поэтому, ради всего святого, прислушайтесь к дружескому совету: уезжайте. Наградную сумму вам выдадут векселем на любой из крупных банков. Уезжайте и забудьте историю Лысого Гения, как страшный сон. Иначе…
Азиз-бей помолчал.
— Мне кажется, казна вашей удачи исчерпала себя. Не искушайте судьбу.
— Уехать? И наслаждаться триумфом?
— Можете наслаждаться триумфом здесь. Пока не надоест. А потом — уезжайте.
Счастливый конец, писал Томас Биннори в «Мемориалиях», падает на сказку, как топор палача, укорачивая ее на голову. Ту лишнюю голову, которая думает и сомневается, мешая счастью, обсевшему финал, словно мухи — труп загнанной лошади.
Джеймс не читал «Мемориалий».
Но и просто наслаждаться триумфом у него не получалось.
Все, о чем молодой человек не желал вспоминать, что рождало в душе скользкий страх, недостойный дворянина из рода Ривердейлов, а в волосах — очередные нити серебра, обступило его и корчило во тьме гнусные рожи. В синей тьме под желтым месяцем. В молчании барханов с человеческими профилями. Под шорох песка, осыпающегося со склонов.