Олакс
Феодал
Я, Олакс Лавэр, сиятельный владетель земли Гружан и близлежащих окрестностей, попечитель населяющих её разумных и не очень людей, почти людей и совсем не людей, защитник искренней веры и общего благочестия. Уступая жизненной необходимости, как вы, чада мои, по сию пору подчиняетесь моей воле. С той же почтительной скромностью, что питаю к заступнице нашей пред Тьмой, Инквизицией. И так же твёрдо, как она искореняет на землях наших скверну ереси, колдовства и аморального поведения. Находясь в здравом уме и трезвой памяти, лично и тайно приступаю к написанию сего труда. Взываю к снисходительности и человеколюбию вашим, редкие избранные читатели мои, ибо, как вам должно быть ясно, воспоминания эти отнюдь не предназначены для посторонних глаз, и всякий нанятый для их искусной обработки менестрель обречён хранить тайну до конца жизни своей, коия из соображений безопасности не могла бы продлиться очень долго. В многотрудном этом деле бездари мне не помогут, а талантливых вельми жалко.
Впрочем, пишу я со спокойной уверенностью во внимании вашем, ибо на листах сиих изложу свою последнюю волю. Из вас, моих многолюбимых чад, я избрал семерых претендентов на долю наследия. Кого именно укажу в официальном завещании, участие в наследовании обусловливаю написанием сочинения по сему мемуару на тему "Главой твоей, родитель мудрый, испить бы мёду" в объёме не менее сотни свитков. Количество работ от одного автора не ограничено, сроку - сколь мне на роду начертано судьбою. Сочинения проверю лично, за отписки страшно покараю, вы меня знаете, обожаю ваши трогательные литературные потуги. Сами же и виноваты льстивым заискиванием и подобострастными просьбами поделиться мудростью, поскорей и побольше, будто я помру скоро. Не волнуйтесь, многих из вас я ещё смогу лично, по обычаю древних, вознести на погребальный костёр. Посему первая настоятельная необходимость в сём труде давно назрела, ибо пока некуда посылать вас в ответ на многомудрые вопросы об искусстве управления, войны и торговли.
Вторая насущная потребность обща и очевидна - дела наши отнюдь не блестящи. Золото и запасы в старом хранилище не помещается, а новое не достроено. В башне торговой гильдии нет места от просроченных долговых свитков, а их имитенты всё ещё оскверняют гармонию мира своим присутствием. И это неудивительно, поскольку заговоренного оружия в арсенале лишь половина из запасённого, у того что на руках в частях, заговоры морально устаревают за считанные месяцы работы гильдии тактики и применения, ведунам стратегии не хватает времени, а маги из Хронобашни всё ещё валандаются с эффективными ускорителями дробного применения. Это ж какое расточительство тратить часовые пожиратели на дела пятнадцати минут! Его оправдывает лишь то, что хозяйство наше усложняется каждый миг, благодаря гномьему хитроумию, и у шаманов дружественных орков трещат бубны от частых вызовов демонов упрощения и оптимизации. Их весьма плачевные побочные эффекты ещё уравновешивают осевшие у нас эльфы, одичавшие, по мнению их действительно диких, лесных сородичей. Сами певцы, и вдохновители певцов, украшают землю нашу культурой, но ушастые разложенцы спутались с феями плодородия и общей удачливости, этими вертихвостками с крылышками, бюстами, ножками, в мини и топиках. Это может прескверно сказаться на общественной морали. Хвала вере в истинную первопричину и ревнителям её, инквизиторам, беда сия пока не вылазит из садов, огородов и кустов. Поглоти Бездна Глупости Инквизицию! Ведь реально уходит бездна золота и волшебных изделий на доказательство того самоочевидного факта, что никакого колдовства не существует. По крайней мере, в земле Гружан. И обычные наши подданные, твёрдые в вере в незыблемость и понятность всего ощущаемого, вынуждены лично ходить за колбасами - доступна пока лишь доставка зелени, фруктов, свежего молока, сыров и прочих молочных продуктов. Хотя бы нормально работает служба доставки по специальным домам горожан, ослабевших в вере в пабах от пива или на торжищах от скоморошьего кривляния. И не сносимый позор этот дым над закопчёнными крышами! Даже в Гружанхолле многие дома отапливаются обычными кочегарками, не все ещё подключены к паровому отоплению от драконьих плавилен. Приходится каждую неделю красть месяц на часок и запускать драконов разгонять взмахами крыльев клубы смога. Сама эта процедура весьма для казны обременительна и вредна для общественного настроения, поскольку население убывает, к счастью, в самой тупой своей части, не способной усвоить простейшей связи между еженедельной ночной тьмой и необходимостью проверить санитарное состояние подвалов и погребов. Да и драконье время дорого, хорошо, что им эти забавы повышают лояльность и оптимизм. Заряда позитива как раз хватает всего на неделю, и с этим пора что-то делать.
Только не вздумайте мне сказать, что у нас всё в целом весьма культурно, ведь в соседних землях большинство вшивого, замызганного населения жмётся к простым очагам в убогих лачугах и трясётся в ознобе, подвывая от голода. В то же время люди и нелюди наши, смеясь, распевают звонкие песни, деловито гремят инструментами, упражняются с оружием, пером или постигают мир в лабораториях башен. А уже за Стырь-рекой никто не уверен в следующей минуте жизни, да и в том, что она будет вообще. Не следует сравнивать себя с неудачниками, как зазорно всякому достойному человеку иметь одномоментно в уме своём развязанных, размалёванных псевдоэльфов и ветеранов горных походов. Я знаю, что вы считаете это положение заслугой моего ума и трудолюбия. Увы, я почти не причастен к бедам и дикости соседей - главная вина на их собственной глупости и лени. Истинная причина секретности сего труда и самого его написания в мудрости, коей вы настоятельно просите поделиться. Дело в том, что её тупо нет и не было никогда. Если честно, я до сих пор с трудом представляю, что это вообще такое. Просто однажды случилось настоящее чудо. Именно чудо, а не привычная вам магия изменений, подмен и перестановок смыслов сущего. Да-да, чудеса случаются даже с теми, кому верить в них по титулу невместно. Но ведь титул у меня был не всегда, в юности я мог верить во что угодно - мне нравилось так думать. Вот с того времени я и начну свой рассказ.
Родителей я помню смутно, поскольку нечасто их видел. Отец и сейчас вызывает сильные, сложные чувства заразительным смехом, бесшабашной, озорной весёлостью глаз, глубоким, порой даже проникновенным голосом. В то же время он запомнился в виде крепкой смеси запахов лошадиного пота, дичины и табака, а так же неохватной поясницы и очень твёрдой спины, поскольку в самом начале большая часть моей с ним близости проходила на коне, позади него, когда я изо всех сил старался не свалиться на скаку. Я отчего-то был уверен, что родитель вряд ли заметит пропажу. Путь же наш проходил лесной дорогой, впрочем, и на торном тракте грохнуться с коня, летящего галопом, мне казалось малоприятственным. И забери всё ядовитая плесень, я очень долго просто не знал дороги и наверняка бы заблудился! Что я мог разглядеть, больше всего пытаясь не раскатать в блин об его твердокаменную спину свой многострадальный нос?
Мама постоянно гостила у своего отца, моего дедушки, и мы виделись, когда отец возил меня им показывать. Я вспоминаю её образ не без трепета, настолько неприступна она была. Высокая, стройная, мама снисходительно взирала огромными, светящимися льдом глазами на строгом, бледном, будто прозрачном лице, когда я на тряских, подламывающихся от страха лапках приближался к её трону для лобзания длани. Сейчас я лишь слегка удивляюсь своей робости, но тогда, вот не вру, счёл бы вполне для себя естественным облобызать даже ножку её кресла. Величественным мановением она передавала меня прислуге, без слов говоря, - приведите это в подобающий вид.
Добрые, совсем незлые тётушки, наконец, уводили чадо прочь с её прекрасных глаз. Меня вели широкими коридорами по пушистым коврам, все помещения в замке деда казались мне огромными, необъятными, высоченными. В удивительной, просторной, отделанной искусной керамикой мыльной отмывали меня на два раза, натирали ароматными маслами. Потом стригли волосы - мы всё ж нечасто приезжали, и они успевали изрядно отрасти. Одевали во всё новое и тут же подгоняли платье под мою подросшую фигурку. К назначенному часу за мной являлся величественный, как крепостная башня при королевском визите, Гногги, дворецкий. Он уже не вёл, но препровождал к деду. Просто в огромном для меня тогдашнего зале аудиенций Гногги грозно орал, что Олакс, внук сэра Оманда, явился выразить глубочайшее почтение, и зачем-то громко трескал своей дубиной по драгоценному паркету. После чего я бежал к деду означенное почтение искренне выражать - лез к нему на колени, хватаясь за вороную бороду. Далее лишь достойно поддерживал беседу, отвечая на его участливые вопросы - взахлёб хвастался истинными и воображаемыми успехами под его ласковым взором. До того мучительно тянувшееся время до обеда пролетало обидно быстро, а за столом мне полагалось молча кушать. Открыть рот раньше деда не полагалось вообще никому, а он на моей памяти не обронил во время еды ни слова.