Но это составляло лишь одну сторону общего плана, и влияние, какое она могла приобресть на дворян этим путем, было скорее отрицательное; она заставляла знать жить при дворе, угождать королю, занимала знать, отклоняла ее от опасных для власти действий, но не создавала вполне послушных орудий своей воли. Женщины, любовь, развитие чувственных инстинктов, над чем она работала особенно старательно, давали ей в руки средства достигнуть и этой важной цели. Держа в строгом повиновении придворных дам, она делала из них орудия для своих целей и сближая их с знатными дворянами, отдавая их честь в жертву своим политическим планам, достигала того, что отторгала от враждебной правительству партии важнейших и влиятельнейших из ее членов. Так поступила она с мадемуазель Руэ, при посредстве которой ей удалось вполне овладеть волею и самою личностью короля Наваррского[1469]; точно такой же прием употребила она по отношению к принцу Конде и мадемуазель Лимейль, которой она приказала, по словам современников, удовлетворять прихотям принца, надеясь этим путем завладеть им, как уже завладела королем Наваррским,[1470] подчинить его вполне своей воле, своим желаниям[1471]. Она умела так ловко обделать эту интригу, что кальвинистской знати пришлось выдержать с принцем Конде упорную борьбу, грозить ему анафемо[1472]. Придворная знать, благодаря такой политике, удерживалась в строгом повиновении, была удовлетворена вполне, так как ей были предоставлены места и в королевском совете и в управлении государством, и кроме того, она находила здесь наиболее широкое поприще для веселья, любви и рыцарских подвигов. Обычай, существовавший при дворе, обычай, в силу которого молодому дворянину, взятому ко двору на воспитание, приставлялась особая метресса[1473], еще более упрочивал за властью возможность оказывать влияние на знать.
Средства, употребленные в дело Екатериною Медичи, привели именно к тем последствиям, каких она была вправе ожидать. Значительное число членов высшей знати, личности вроде герцога Монпансье, принца Рош-сюр Йониа, маршала Монморанси, Данвиля, Коссе и др., были связаны с интересами короля, с двором самыми сильными узами, и эта связь была результатом усилий Екатерины Медичи. Монпансье, например, игравший в царствование Генриха II и Франциска II, незначительную роль, благодаря политике королевы-матери получить место губернатора Турени и Анжу, а впоследствии сделан наместником короля в Гиени, Пуату, Сентонже и др. областях. То была мера, вызванная жалобами принцев крови на то, что их удаляют от дел, что им не дают возможности получать должности, находиться подле короля; и вот Монпансье является постоянно ко двору, получает от короля знаки благоволения[1474]. Когда по смерти короля Наваррского, он потребовал места в королевском совете и грозил перейти на сторону оппозиции, Екатерина Медичи так ловко сумела обойти его, что он счел себя вполне удовлетворенным и стал защищать дело королевской власти еще с большей энергиею, чем прежде[1475]. Что им руководило в этом случае — удовлетворенное самолюбие и тщеславие, — лучшим доказательством тому служит тот факт, что он вторично бросил двор и объявил себя «недовольным» (malcontent), когда ему отказали в первом месте при церемонии коронования Генриха III, месте, на которое он претендовал, ссылаясь на свое происхождение[1476]. Принц Рош-сюр Йонн, обнаруживавший открыто свое сочувствие делу гугенотов, бросил партию оппозиции и променял ту роль, которую он мог играть в этой партии, на роль наставника короля[1477]. Такими же средствами были удержаны при дворе и сыновья коннетабля Монморанси, и почти все они, а особенно Данвиль, отличались в войнах с гугенотами своею жестокостью к ним и ревностью в защите королевской власти[1478]. Гораздо труднее было привлечь ко двору гугенотскую знать, принявшую новое учение отчасти под влиянием ненависти ко двору, к его нравам и новым обычаям, относившуюся ко двору враждебно и в силу политических мотивов, что выразил яснее всего Лану в своих трактатах, и вследствие религиозных убеждений в силу влияния пасторов и Кальвина, постоянно предостерегавшего знать от соприкосновения с двором с его «искушениями, могущими поколебать и самых сильных»[1479]. Все усилия Екатерины Медичи поколебать в этом отношении важнейших представителей партии оппозиции долгое время оставались тщетны; гугенотская знать упорно отказывалась являться ко двору и решительно воспротивилась желаниям принца Конде, открыто угрожала оставить его на произвол судьбы. Но влияние, каким стали пользоваться при дворе сыновья Монморанси, заявленное ими требование — привести дела в мирное состояние, удовлетворить требованиям гугенотов, требование, находившее поддержку в Екатерине Медичи, наконец, заключенный с гугенотами мир в Сен-Жермене открывали Екатерине Медичи возможность оказать влияние и на неподдававшуюся гугенотскую знать. Мы видели, какое сильное впечатление произвел мир в Сен-Жермене на гугенотов, как сильно ослаблено было их недоверие, как они откликнулись на призыв ко двору и толпами стали являться то в Блуа, то в Париж. От Екатерины Медичи зависело теперь дать направление делам сообразно ее цели, овладеть вполне теми личностями, которые когда-то упорно отказывались от двора, а теперь не внимали предостережениям своих собратий, их просьбам не ходить «в развращенный Вавилон».
1470
Приложение XIX к кн.: d'Aumale H. duc. Histoire der princes de Condé. P., 1864. T. I. P. 550 ff.
1478
Dévie С., Vaisselle J. Histoire générale de Languedoc. T. IX;
См. статью «Montmorency» в кн.: Moreri L. Le grand dictionnaire historique. T. I–X. P., 1759.
1479
Lettres de Jean Calvin / Publ. par J. Bonnet. T. I–II. P., 1854. T. I.
См. письмо к герцогу де Лонгвилю.
Cp.: Ibid. P. 265 (письмо к маркизе де Ротелен).