Но с другой стороны, он не имел возможности, находясь среди женщин, выработать силы воли, не создал в себе той решимости и непреклонности, которые одни только и дают человеку право надеяться на успех. Как впоследствии Гастон Орлеанский, он трусил и терялся в решительную минуту, бессознательно обманывал своих друзей. С молодых лет его успели развратить, и он приучился из-за женских ласк, из-за женской любви забывать все, даже свои личные расчеты. Так в 1576 г. на свидании в Сане по поводу переговоров о мире и о вознаграждении Алансона, он увидевши сестру свою Маргариту, в которую был влюблен без памяти, принялся так ревностно ухаживать за нею, что совсем забыл о делах[1511].
Возлагать особенные надежды на подобную личность было трудно: всегда нужно было опасаться, что трусость и нерешительность заставят ее в решительную минуту бросить начатое дело; но эта личность обладала именем, которое могло возбудить умы, могла стать наследником престола, сделаться, наконец, королем. Выпустить такого человека из рук было бы крайне нерасчетливо, и гугеноты крепко ухватились за него.
Король Наваррский и принц Конде, которые оба были крайне невысокого мнения о нравственных достоинствах своего сотоварища, которые отзывались иногда о нем крайне резко, тем не менее, ввиду достижения своих честолюбивых планов, примкнули к нему, стали его друзьями. А таких людей, как оба принца, было не мало и в среде католической, и в среде гугенотской знати.
Все эти личности были связаны между собою общностью интересов, все с одинаковым отвращением относились к умерщвлению Колиньи, к угнетению гугенотов, все были недовольны тем положением, какое они занимали в армии и при дворе, тою ролью, которую они играли, ролью, чисто пассивною, без влияния и значения. Для виконта Тюренна подобное настроение представляло широкую арену для той деятельности, которой он постоянно жаждал, а в том положении, в каком находилась армия короля, он находил сильный аргумент в пользу вооруженного восстания. На дворе стоял апрель; Рошель продолжала отражать все приступы со стороны королевской армии; а эта армия, и особенно пехота, уменьшалась с каждым днем все более и более: болезни и раны выводили из строя множество людей. Правда, ежемесячно производили по всей Франции рекрутские наборы, но рекрут не держали в лагере. Жадность капитанов много содействовала этому, так как им выгодно было иметь меньше солдат, но получать для них жалованье по штату. Оттого дело короля поддерживалось крайне дурно, потому что офицеры показывали всегда большее число солдат, чем у них было в действительности. Главнокомандующий, отправляя полки на штурм или на стычки, рассчитывал всегда на силы, которых не было, и поражение было неизбежным результатом всех предприятий. Те же затруднения происходили и во флоте: людей было мало, брать же их из сухопутной армии не было возможности, потому что нужно было постоянно ожидать вылазок со стороны жителей Рошели[1512].
Тюренн зорко следил за состоянием армии, и те данные относительно ее состояния, которые он передавал недовольным, заставили их мало по малу склониться в пользу его мнения о необходимости начать вооруженное восстание. Возможность смыть с себя пятно, наложенное отречением от религии своей партии, надежда играть роль вождя, на которую можно было претендовать по праву наследства, однако влекли к исполнению проекта, предложенного Тюренном, и принца Конде, и короля Наваррского; Алансон рассчитывал получить в свои руки ту власть, которая была в руках его брата; остальные участники заговора надеялись пожать обильные плоды. План заговорщиков состоял в том, чтобы напасть на главную квартиру армии в ту минуту, когда из Рошели будет произведена сильная вылазка; затем захватить флот и овладеть крепостью Сен-Жан д’Анжели, которая должна была стать центром движения, так как Рошель отказала заговорщикам в доступе внутрь своих стен: партия «рьяных» боялась впустить в город знать; она была уверена, что вольности города погибнут, как только знать пойдет в город, и управление делами навсегда выскользнет из ее рук. Герцог Алансонский должен был стать во главе восставших и в союзе с гугенотами начать борьбу. Заговорщики рассчитывали на то, что имя принца, как и воззвание, написанное от его имени, привлечет всех недовольных во Франции на их сторону[1513].
1511
Abrégé de la vie du duc dAlençon // Les Mémoires de Monsieur le duc de Nevers. T. I. P. 90.
1513
Arcère L.-E. Histoire de la Rochelle et du pays d’Aulnis. T. I–II. P., 1756–1757. T. I. P. 500 ff.;
Amyrault M. La Vie de François, seigneur de La Noue… P. 97.
Относительно как этого, так и других заговоров существуют противоречивые показания современников и участников. Так, Амиро говорит о трех попытках со стороны Буиллона и других начать восстание, из которых во время первой попытки Буиллон, по его словам, должен был идти на Сен-Жан д’Анжели, а во второй и третьей — напасть на флот; между тем как сам Буиллон соединяет все эти заговоры в один, носящий на себе тот же характер, какой придает Амиро третьему заговору. У Де Ту есть намеки, подтверждающие отчасти рассказ Амиро (впрочем эти намеки можно найти не во всех изданиях его истории. См. издание франкфуртское: Thou J.-A. de. Historiarum sui temporis ab Anno Domini 1540 ad anno 1607. Bd. I—111. Frankfurt/M., 1625. Bd. I. Lib. LVI. S. 31–32).
Я взаимно дополнял известия, передаваемые всеми ими, и на основании их сличения пришел к заключению о существовании собственно двух заговоров, так как те два, о которых говорит Амиро, составляют лишь один, и противоречие насчет роли, которую должен был играть Буиллон в первых попытках, объясняется (на основании Де Ту) разногласием между заговорщиками: одни требовали нападения на флот, другие склонялись в пользу захвата Анжели.