Двор в это время уже третий месяц как находился в Сен-Жермене, король лежал при смерти. Крайняя усталость от долгого путешествия и оспа потрясли его слабое здоровье. Он сделался раздражителен до чрезвычайности, не мог выносить ничьего присутствия. С минуты на минуту ждали его смерти. А при дворе ходили самые странные слухи, распространявшиеся по всей Франции: говорили, будто вскоре начнется новая резня, новая Варфоломеевская ночь. Правительство было крайне обеспокоено всеми этими слухами и ревностно принялось опровергать их. Во все провинции и города, к губернаторам и мэрам были отправляемы письма, в которых король приказывал разыскивать распространителей ложных слухов, грозил им наказанием[1586]. Распространение этих слухов было уловкою со стороны заговорщиков; они думали прикрыть ими свои планы. Им удалось это вполне: правительство поддалось на удочку и занялось не тем, чем должно. Правда, Екатерина Медичи подозревала, что что-то совершается в государстве, но обыски, произведенные по ее приказанию в квартире Алансона и короля Наваррского, не привели ни к каким результатам. Придворные вовсе не подозревали, что опасность близка, а заговорщики и сам Алансон вели себя так, что даже Маргарита Валуа, дружбы которой усиленно добивался герцог Алансонский, сознается, что ей ничего не было известно о заговоре[1587]. Как мало правительство подозревало опасность — видно из того, что в Сен-Жермене не было даже достаточного числа войск; лишь швейцары, да дворяне, принадлежавшие к свите короля, составляли всю ту силу, которою могло распоряжаться правительство. На жителей местечка нечего было рассчитывать, — их было очень мало.
При таком положении двора выполнение во всей точности плана Аану повело бы к coup d'état, который мог в сильной степени изменить ход дел во Франции или, по крайней мере, задержать на время ту работу, которую с неутомимым усердием вел целый ряд французских королей, вела и сама Екатерина Медичи. При том расстройстве, в каком находилась казна, при охлаждении к ее делу населения, истощенного и разоренного и войнами, и голодом, и страшными поборами, победа партии оппозиции неизбежно привела бы к ниспровержению существующего порядка, и для Екатерины Медичи с ее политикой и ее слугами-итальянцами настал бы последний час, что отлично понимала Екатерина Медичи, не даром выказавшая сильное сопротивление назначению ее сына наместником королевства. Вся власть перешла бы в руки той придворной клики, которая постоянно испытывала лишь одни унижения и оскорбления со стороны королевы-матери, и эта клика воспользовалась бы ею в пользу своих членов и во вред центральной власти. Как ни сильно была извращена природа придворной знати, она сохранила еще в сильной степени воспоминания о старых феодальных временах, и типы, вроде виконта Тюренна, были не редки в ее среде. Торжество партии политиков дало бы в результате территориальное раздробление Франции между членами семейства Монморанси и их приверженцев, которым достались бы губернаторские места, являвшиеся и при прежних королях сильною задержкою для развития центральной власти. Генрих Анжуйский потерял бы возможность сесть на трон своих предков, и корона перешла бы в руки герцога Алансонского, который стал бы, вследствие слабости своего характера, игрушкою в руках своих друзей, как он и был уже ею. А рядом с этим было бы подготовлено обширное поля деятельности для кальвинизма с его принципами нетерпимости, с его узкими воззрениями на жизнь и крайне стеснительною, сдавливающею всякое проявление и мысли, и воли дисциплиною. Все это повело бы неизбежно к сильной реакции со стороны католического населения, к ряду внутренних междоусобных войн, для которых богатую пищу могли предоставить и то неудовольствие, и то недоверие и рознь, которые существовали между буржуазиею и знатью, а затем открыло бы свободный путь для вмешательства в дела Франции сильного соседа, испанского короля.
Но события сложились так, что как ни был искусно составлен план Лану, он не был выполнен во всей точности: его выполнению помешали и неловкость лица, которому поручено было выполнить главную часть предприятия, увести герцога Алансона, и трусость и нерешительность, обнаруженные в критическую минуту самим Алансоном.
Гитри, начальник отряда, отправленного к Сен-Жермену, вместо того, чтобы подойти к замку 10 марта, явился под его стенами 20 февраля ночью и немедленно же послал к Алансону письмо с предложением отправиться в Мант. Он заявил, что все приготовлено для принятия герцога, что малейшее замедление погубит все дело. То было требование, которого не ожидали в эту минуту, которого ожидали лишь к 10 марта, и оно произвело сильное смятение между заговорщиками. Даже виконт Тю-ренн потерялся, громко обвинял Гитри в честолюбии, в желании предвосхитить роль Лану[1588]. Слишком поздно было получено известие, говорит он, о том, что должно начать дело, не было дано знать в Седан, куда Алансон думал уйти и где собраны были войска, — неизвестно было когда, в какой день он прибудет, наконец, сколько солдат привел Гитри, может ли он даже захватить Мант[1589]. Об Алансоне и говорить нечего: он слушал все, что ни говорили ему, принимал самые противоречивые мнения, то соглашался выйти, то отказывался сделать решительный шаг. Ла Моль, которого ненавидел и подозревал в нечестности король Наваррский, приобретал все большее и большее влияние на герцога. По настоянию Торе, Тюренна и других членов совета, созванного Алансоном, отправлено было к Гитри заявление, что рано утром Алансон с целою свитою выедет на охоту и присоединится к отряду, присланному Лану. Но спустя несколько часов мнение Алансона изменилось. Его уверили — главным образом действовал в этом смысле Ла Моль, — что ни один благоразумный человек не решится совершить столь безумное предприятие[1590], и Тюренн вынужден вновь послать к отряду посла с извещением, что Алансон присоединится лишь тогда, когда Мант будет взят. Такое решение противоречило составленному плану: все расчеты на счет взятия Манта основывались на личном присутствии при взятии его самого Алансона. Несмотря на это Дю Плесси, уведомленный об таком решении герцога, все таки решился попытаться захватить Мант и уже занял мост и ворота замка; но Гитри опоздал на целые сутки, да и привел с собою мало людей, так как многие увидевши, что Алансон не явился, ушли домой, и предприятие пришлось оставить[1591]. А между тем Алансон продолжал колебаться и все сильнее подпадал влиянию Ла Моля. Его трусость и нерешительность затруднили дело, и Ла Моль, увидевши, что испуг Алансона стал усиливаться, решился объявить обо всем королеве-матери.
1586
Capefigue J.-B.-H.-R. Histoire de la Réforme, de la Ligue et du règne de Henri IV. T. I–VIII. P., 1834–1835. T. III. P. 315.