Таково было настроение двух, наиболее могущественных слоев населения. Стремление восстановить свои права и вольности, попираемые властью, недовольство ее действиями, заключенным миром, грабежами правительственных чиновников, развратом двора, истощением средств страны, возбуждало и знать, и буржуазию и подвигало их к неповиновению, к восстаниям. Страна, повиновение которой казалось вполне обеспеченным, правительство которой было установлено на таких прочных основах, находилась в состоянии полного разложения. «Все сословия, — говорил Лопиталь нотаблям, собравшимся в Фонтенбло, все сословия в волнении, дворянство — недовольно, народ — обеднел и потерял в значительной мере ту ревность ту добрую волю, которые он всегда питал к своему королю… Умы дурно расположены к королю, большинство недовольно настоящим, из честолюбия возбуждает смуты»[185].
Но указанными двумя сословиями не исчерпывалась вся та сила, которою могли располагать недовольные существующим порядком вещей. Жителям городов и особенно знати, нетрудно было найти сильную поддержку в людях, которые лично не были заинтересованы в политических тенденциях, заявляемых лучшими людьми из среды знати и городов, но которые готовы были по первому призыву явиться с оружием в руках на помощь кому и чему угодно, лишь бы впереди виднелась надежда поживиться насчет ближнего. То были шайки, состоявшие из сброда самых разнородных личностей, связанных в одно целое общностью интересов. Между членами любой шайки можно было встретить крестьян, солдат, беглых каторжников «со знаками лилии на плечах», «висельников, спасшихся от суда», обедневших дворян, даже священников и монахов. «Все они представляли сброд оборванцев, в рубашках с длинными и широкими рукавами, какие носили некогда цыгане и мавры, в рубашках, которые не снимались по два, по три месяца, и обнажали заросшую волосами, косматую грудь, в изорванных штанах, с длинными всклокоченными волосами, покрывавшими обрезанные властью уши, с громадною бородою, отпущенною для внушения страха врагам»[186]. Для этих людей, по большей части отверженных обществом, гонимых и преследуемых властями, не было ничего святого, ничего заветного. То были «авантюристы, гулящие, праздные, потерянные, преданные всевозможным порокам люди, воры и убийцы, грабители и насилователи женщин и девушек, безбожники и богохулители, жестокие, бесчеловечные, обратившие пороков добродетель, хищные волки, вредящие всем и каждому, люди, привыкшие пожирать народ, отнимать у него все имущество, бить, умерщвлять, выгонять из дому крестьян, угнетать их с такою жестокостью, о которой не могли бы и подумать даже турки или неверные»[187].
Подобные шайки существовали издавна во Франции, то под именем Cotteraux и Brabançons в XIII в., то как grandes compagnies в XV в., они не переставали наводнять Францию. При Франциске I они стали увеличиваться, сделались смелы и решительны. Страшное разорение крестьян от налогов, барщины и самых разнообразных поборов со стороны сеньора, of голода и неурожаев, разорение, опустошавшее целые провинции (как например, Нормандию), страшные расходы казны то на войны, то на постройку здания, то на пиршества и турниры, то на любимцев и всякого рода femmellettes, что отнимало у короля возможность платить войскам жалованье. Образование из крестьян военных отрядов, francs archers, которые получили название «неблагородных сынов и ренегатов земли»[188], наконец, любовь и привычки к грабежам со стороны дворянства — пополняли ряды шаек, этих mille diables, как их называли в XVI в.[189] Ни одна провинция не могла считать себя безопасной от их вторжений и грабежей. История Берри, Перигора, Пуату, Анжу и многих других областей представляет целую массу случаев разбоя, направленного преимущественно на монастыри и духовенство[190]. Напрасно короли издавали грозные указы, напрасно крестьяне поднимались толпами и шли на этих с оружием в руках, напрасно парламенты принимали меры строгости — зло не уменьшалось, количество бродящих людей увеличивалось, и они постепенно сформировались в отряды, под предводительством таких личностей, как капитан Мерль, гроза Оверни, или Лизье[191], отряды, послужившие для знати могучею опорою в ее борьбе с властью и оставившие после себя долго неумирающую память в народе[192].
185
L'Hospital M. de. Oeuvres inédites / Ed. J. S. Dufey. T. I–III. P., 1824–1825. T. I. P. 339–340.
186
«
187
Ibid. T. I. P. 473. Cp.: Isambert A. Recueil général… T. XII. P. 269–272, 535–540, 713, 817; T. XIII. P. 509.
188
«
О солдатах вообще отзывались так: «
189
Если y этих разбойников спрашивали: откуда они или куда шли, они отвечали «
190
Raynal L. Histoire du Berry depuis les temps les plus anciens jusqu'en 1789. T. I–IV. P.;
Bourges, 1844–1847. T. III. 2 part. P. 295 ff. — В книге, где приведен любопытный пример отношений этих шаек к духовенству: «L'aumonier… se vit contraint de donner une cédule sur un drapier de Neuvy, pour l’accoustrement et habillement d’une paillarde desdicts aventuriers». Bourdigne J. de Chroniques d’Anjou et du Maine. Lachèse, 1842. P. 338–339;
Les Annales d’Aquitaine, faicts et gestes en sommaire des Roys de France, et d’Angleterre, et pays de Naples & de Milan jusqu’en 1557 / Ed. J. Bouchet. Poitiers, 1557. P. 552–553;
Royer B. Histoire d’Anjou. Angers, s. a. P. 396–398;
Journal d’un bourgeois de Paris / Ed. J.-A. Buchon. P., 1827. P. 36, 116, 199, 152, 168, 176, 249 etc.
191
Imberdis A. Histoire des guerres religieuses en Auvergne pendant les XVle et XVIIe siècles. P., 1840. P. 137, 262, 288: «Les regrets de deux ou trios camarades de guerre, les maledictions des familles qu’il avait persécutées ou ruinées… composèrent l’oraison funèbre du fameux capitaine». См. в кн.: Monlezun Histoire de la Gascogne depuis les temps les plus reculés jusqu’à nos jours. T. I–VII. Auch, 1846–1850. T. V. P. 397. Он был «воином Фортуны, сыном колбасника из Монтобана» («
192
Aujourd’hui encore. S’il est question d’un de ces soldats de fortune qui ont conquis un grade elevé a force de bravoure…, les paysans exprimenet leur admiration en s’écriant: c’est un fameux Merle» (Imberdis A. Histoire des «uerres religieuses en Auvergne… P. 289).