вансальцы» или «люди языка "ок"», не обладая никаким политическим единством, на протяжении не одного века ощущали себя единой, отдельно стоящей группой. Точно так же во время второго крестового похода лотарингские рыцари, подданные императора, сближали себя с французами, поскольку говорили на одном языке (380). Совмещать язык с национальностью нелепость. Но нельзя отрицать роль языка в формировании национального сознания.
О том, что и Франция, и Германия уже к 1100 году достаточно сформированы в плане национальности, свидетельствуют тексты. Готфрид Бульонский, крупный сеньор из Лотарингии, говорил, к счастью для себя, на двух языках и усмирял во время первого крестового похода традиционную, как уже говорили и тогда, вражду между французскими рыцарями и тионскими (381). «Милая Франция» из «Песни о Роланде» еще помнится всем, Франция с неопределенными границами, которой охотно считают гигантскую империю легендарного Карла Великого, но чьим сердцем уже неоспоримо стало королевство Капетин-гов. Память о Каролингах золотила само название «Франция», принадлежность к нему погружала в легенду, поощряя национальную гордость людей, жаждущих завоеваний и с особой остротой чувствующих себя способными к ним.
Германцы гордились, в первую очередь, тем, что были подданными империи. Преданность монарху также питала национальные чувства. Знаменательно, что ни монархических, ни патриотических чувств нет в эпических поэмах, созданных в окружении крупных баронов, например в Лотарингском цикле. Но не будем думать, что монархические и патриотические чувства были неразделимы. Страстный патриот, монах Гвиберт, который во времена Людовика IV дал своему рассказу о первом крестовом походе знаменитое название Gesta Dei per Francos («Деяния Бога через франков»), весьма прохладно относился к Кане-тингам. Чувство национальности несло целый комплекс представлений: общий язык, общие традиции, более или менее одинаковые представления о прошлом, ощущение общей для всех судьбы, которую произвольно определяли произвольно возникающие политики, но при этом в целом она соответствовала общим н давним чаяниям.
Породил эти представления не патриотизм. Для второго периода феодальной эпохи характерна тенденция к образованию больших человеческих коллективов и более отчетливому осознанию того, что само по себе общество имеет некие скрытые тенденции, которые со временем выходят на поверхность, и тем самым формируется новая реальность. В поэме, возникшей немного позже «Роланда», говорится: «Нет лучшего, чем он, француза» в качестве похвалы рыцарю, заслужившего особое уважение (382). В эту эпоху, существо которой мы и пытаемся выявить, в разных землях формировалось не только государство. В это же время формировалась и родина.
Книга третья ФЕОДАЛЬНЫЙ СТРОЙ КАК ТИП СОЦИАЛЬНОГО УСТРОЙСТВА
Глава I. ФЕОДАЛЬНЫЙ СТРОЙ КАК ТИП СОЦИАЛЬНОГО УСТРОЙСТВА
Феодализм: единственное число или множественное?
По мнению Монтескье, установление феодализма в Европе было уникальным явлением, «которое возникло единственный раз в мире и не возникнет больше никогда». Вольтер, не столь искушенный в юридических формулировках, зато обладавший более широким кругозором, возражал: «Феодальный строй вовсе не явление; оно достаточно древняя форма общества, которая с разными формами правления существовала на трех четвертях нашего полушария (383)». Наука наших дней придерживается мнения Вольтера. Египетский феодальный строй, ахейский, китайский, японский - для примера хватит, - подобные сочетания слов стали привычными. Историкам Запада они, правда, внушают некоторую опаску. Поскольку кому как не им знать, сколько самых разных определений этого феномена возникло на его родной почве. Беижамен Герар считает, основой феодального общества землю. Ему возражает Жак Флаш: нет, объединение людей. Экзотические виды феодализма, которыми пестрит теперь всемирная история, какие они? По Герару? По Флашу? Для того чтобы разобраться в этой проблеме, наверное, нужно вернуться к исходной точке. По всей очевидности, такое количество отдаленных друг от друга во времени и пространстве обществ не могли получить одинакового названия, не обладай они сходством, подлинным или мнимым, с нашим феодальным строем; главные характеристики именно нашего феодализма как центра, с которым соотносятся все остальные, и должны быть выявлены прежде всего. Но начать мы должны с устранения тех заведомо неверных употреблений понятия «феодализм», которые не могли не появиться с тех пор, как это понятие стало общеупотребительным.
Мы уже знаем, что крестные, нарекавшие общественное явление этим именем, выбрали его, видя в нем противоположность централизованному государству. Перенести потом это понятие на любое государство, где власть разделена между многими, оказалось легко. Но констатация факта всегда оказывалась еще и оценкой. Господствующая роль государства казалась правилом, все, что нарушало принцип государственности, размещалось за пределами нормы. И как могло не заслужить осуждения общественное устройство, порождающее хаос? Иногда мы встречаем другое его употребление. Так, например, в 1783 году скромный муниципальный чиновник, занимающийся рынком в Валансьене, видит причину вздорожания продуктов в «феодализме крупных сельских помещиков» (384). Сколько обвинителей с тех пор пригвождали к позору феодализм банкиров или промышленников! Для некоторых журналистов это слово со смутным историческим ореолом превратилось либо в синоним грубого управления, либо в обозначение захвата экономическими структурами власти над обществом. Надо сказать, что и в самом деле, соединение богатства - чаще всего земельного - с властью было одной из самых характерных черт феодального общества. Но связано это было не с его «феодальностью», то есть дело было не в феодах, а с тем, что большую роль в нем играли сеньории.
Феодализм, сеньориальный режим - путаница в этих понятиях началась еще раньше. Началась она с того, как употреблялось слово «вассал». Отпечаток аристократизма слово «вассал» получило в результате исторического развития, отпечаток этот никогда не был определяющим; в средние века вассалом могли называть серва - сервов и вассалов сближало то, что они были лично зависимы, - а могли так называть и просто держателя. По сути, это было заблуждением, смысловой ошибкой, характерной для районов, которые не были полностью феодали-зированы, таких, как Гасконь или Леон, но по мере того, как забывалось изначальное содержание подлинных вассальных отношений, это употребление становилось все более распространенным. В 1786 году Пересьо пишет: «Общеизвестно, что во Франции сеньор называет своих слуг вассалами» (385). Одновременно с этим возникает обыкновение называть, вопреки этимологии, «феодальными правами» те повинности, которые были связаны с крестьянскими держаниями: объявив о своем намерении разрушить феодализм, деятели Революции в первую очередь думали о разрушении сеньорий. Но и в этот вопрос необходимо вмешательство историка. Сеньория, основополагающий элемент феодального общества, - институт гораздо более древний, чем феодализм, и существовавший дольше него. Эти два понятия должны быть разведены для того, чтобы можно было ими пользоваться.
Постараемся же связать - в самых общих чертах - с европейским феодализмом именно то, что открыла нам его история.
Главные черты европейского феодализма
Проще всего начать нашу характеристику с перечисления того, чего в феодальном обществе не было. Не было родственных кланов как основы общества. Родственные связи продолжали играть значительную роль, но они не были главными. Феодальные связи, собственно, и возникли именно потому, что кровные узы ослабели. Понятие государственной власти сохранялось, оно воспринималось как доминирующее над множеством мелких властей, но при этом государство было крайне ослаблено и не могло исполнять своих функций, в частности, функций защиты. При этом нельзя сказать, что феодальное общество резко отличалось от общества, построенного на родственных связях, или от общества, управляемого государством. Оно было сформировано именно такими обществами, и, естественно, сохраняло на себе их отпечаток. Отношения личной зависимости, характерные для него, были чем-то вроде искусственных родственных уз, и дружины на первоначальном этапе были подобием родственных кланов; власть мелких господ, которые появились во множестве, по большей части представляла собой подобие королевской власти.