Между тем общество продолжало подвергаться всевозможным потрясениям, и нужды, которые в свой час породили сначала содружества, а потом вассалитет, не исчезли, не забылась и практика подобных взаимоотношений. Среди множества причин, по которым в XIV-XV вв. появилось такое обилие рыцарских орденов, решающей было стремление государей объединить магнатов в сообщества высокопоставленных верных, связать их друг с другом связями особой прочности. Рыцари ордена Сен-Мишель по статуту, данному им Людовиком XI, обещали королю «добрую и верную любовь» и верную службу вместе со своими воинами. Попытка, надо сказать, такая же тщетная, как попытка Каролингов: в самом старинном списке лиц, удостоенных знаменитого обруча, третьим стоит коннетабль де Сен-Поль, который так подло предаст своего господина.
В хаосе последних лет Средневековья более действенной мерой, но и более опасной оказалось восстановление отрядов частных воинов, подобия «вассалов-сателлитов», на разбои которых жаловались писатели времен Меровингов. Их обычно одевали в костюмы тех цветов, которые были на гербе их господина, подчеркивая тем самым их зависимость. Филипп Смелый покончил с этим обычаем во Фландрии (388), но зато он был очень распространен в Англии при последних Плантагенетах, Ланкастерах и Йорках, отряды этих воинов даже получили название «livrees» - отданных. В эти отряды, точно так же, как когда-то в отряды «воинов без поместий», попадали вовсе не одни худородные авантюристы. Основную их часть составляло мелкопоместное дворянство, джентри. Если частного воина вызывали в суд, то авторитет лорда служил ему защитой. Практика поддержки в суде была незаконной, как свидетельствуют об этом публикуемые парламентом запреты, но распространенной и следовала в точности mithium, закону, по которому во франкской Галлии покровительство сильного защищало его верных. И поскольку государи тоже пользовались такими отрядами, то Ричард II рассылал по всему королевству своих слуг-телохранителей, похожих на других vassi dominici, но с белым сердечком на одежде, по которому их можно было отличить (389).
Во Франции во времена первых Бурбонов дворянин, который хотел проложить себе дорогу к успеху, нанимался в услужение к сильному и могущественному. Разве это не напоминает начальный период вассалитета? С прямотой, достойной старинного языка феодалов, о нем говорили: такой-то - человек принца или кардинала. Честно говоря, для полноты картины не хватает оммажа. Но его часто заменяли письменным договором. Уже в конце Средневековья «обещание дружбы» заменяет лишившийся силы оммаж. Прочитайте это «обязательство», которое 2 июня 1658 года дал господину Фуке некий капитан Деланд: «Я обещаю и клянусь господину генеральному прокурору... что буду принадлежать только ему и только ему отдаю всю свою привязанность, какую имею; я обещаю быть только за него против любого другого без исключения; только ему повиноваться и не вступать в общение с теми, на кого он наложит запрет... Я обещаю пожертвовать жизнью за тех, кто ему близок... без единого исключения...» (390). Не эхо ли это самой трогательной из формул клятвы верности: «Твои друзья будут моими друзьями, твои враги будут моими врагами»? Исключение не делается даже для короля!
И если институт вассалитета уцелел в виде формальных ритуалов и закосневших юридических форм, то дух вассальных отношений вновь воскресает из пепла, как феникс. Проявление этого духа, потребность в нем мы можем увидеть и в более близких к нам обществах. Но это только всплески, частные проявления в той или иной среде, которые государство уничтожает, если чувствует в них себе угрозу. Частные проявления уже не могут вписаться в сложившуюся государственную структуру, и тем более окрасить ее своей тональностью.
Идея войны и идея договора
Феодализм оставил обществам, которые пришли ему на смену, рыцарство, превратившееся в знать. В силу своего происхождения эта знать гордится своим воинским предназначением, символизирует которое право на ношение шпаги. Знать особенно дорожит своей принадлежностью к «благородным» там, где оно дает, как во Франции, существенные послабления в налогах. Благородные не должны платить талью, как объясняют два конюших из Варен-ан-Аргон в 1380 году, «поскольку из благородства благородные жертвуют собой на войне» (391). При королевском строе во Франции знать более древнего происхождения, противопоставляя себя выслужившимся, говорила о себе как «о дворянстве шпаги». Даже в наших обществах, где смерть за родину перестала быть монополией какого-то одного сословия, у профессиональных военных существует что-то вроде чувства морального превосходства по отношению к другим, а у других к ним особое уважение. Предрассудок, непонятный другим цивилизациям, например, китайцам, но у нас оно осталось как воспоминание о произошедшем на заре средневековья разделении, в результате которого возникли два сословия: крестьянство и рыцарство.
Оммаж был настоящим договором, причем обязательным для обеих сторон. Если сеньор не исполнял своих обязательств, то он терял свои права. Идея договора была перенесена и в область управления и власти, поскольку главные слуги короля были его вассалами. На этой почве она нашла подкрепление в древних представлениях о персоне короля как о священной и ответственной за благосостояние своего народа: если народ постигало несчастье, король должен был быть наказан. Церковь, поначалу поддерживавшая идею о священной персоне короля, после грегорианской реформы начала ее развенчивать. И религиозные писатели первыми с необыкновенной убежденностью провозгласили идею договора, который связывает государя с его народом: «как свинаря с хозяином, который его использует», по словам эльзасского монаха, пишущего в 1080 году. Дерзновенность предыдущих слов станет еще яснее, если мы примем во внимание негодующий вопль другого монаха, правда, весьма умеренного сторонника монархии: «Господний елей (имеется в виду помазание королей) не снимешь, как деревенского старосту!» Теоретики из церковников среди аргументов в пользу отрешения от власти дурного властителя называли повсеместно признанное право вассала покинуть дурного господина (392).
Переход к действию свершился в среде вассалов под влиянием институтов, сформировавших их менталитет. Многие мятежи, которые кажутся, с первого взгляда, нарушением порядка, имеют под собой основание, которое выражено следующим образом в «Саксонском зерцале»: «Человек может противостоять своему королю и судье, когда тот действует вопреки праву и даже может помогать вести против него войну... Действуя таким образом, он не нарушает долга верности.»(393). В зачаточном состоянии это «право сопротивления» присутствует в Страсбургской клятве 843 года и пакте, заключенном 856 году Карлом Лысым со своими баронами, оно отзывается эхом в XIII и XIV веках по всему западному миру в множестве документов, возникших то как реакция «благородных», то как претензии буржуазии, и за ним стоит будущее; назовем некоторые из этих документов: Великая хартия вольностей англичан (1215); «Золотая булла» венгров (1222); «Иерусалимские ассизы»; сборник привилегий знати Брандебурга; арагонский Акт объединения (1287); Брабантская хартия Кортенберга; Дельфтский статут (1341); декларация коммун Лангедока (1356). Не случайно, что режим сословно-представительных собраний - парламент в Англии, генеральные штаты во Франции, ландтаги в Германии, кортесы в Испании - родился в государствах, которые только что прошли стадию феодализма и еще несли на себе его отпечаток. В то время как в Японии, где вассальное подчинение носило скорее односторонний характер, где божественная власть императора осталась вне досягаемости оммажа, ничего подобного не воспоследовало, хотя общественный строй был очень сходен с нашим феодализмом. Идея договора, способного ограничить власть, составляет главную особенность нашего феодализма. И как бы ни был жесток феодальный строй к малым мира сего, он оставил в наследство нашим цивилизациям то, что помогает нам жить и сейчас.
ПРИМЕЧАНИЯ