Забыл сообщить тебе адрес (тут следовал адрес Копырды). Если бы ты со мной захотела, то и я хочу. Дай знать. Г. К.
Копырда! Вы помните Копырду? Ах, я тут же все понял! Предчувствия меня не обманули! Копырда был тем незнакомым мальчиком, который подцепил гимназистку, о чем речь шла за обедом! Копырда забросил в окно этот листок, проходя недавно мимо. Подцепил девушку на улице, а теперь вот делал ей дополнительное предложение – какое же наглое, современное! «Хочешь со мной, ну и я хочу», – деловито, позитивно, кратко предлагал… Увидел ее на улице, почувствовал половое влечение… и заговорил – а теперь листок бросил, проходя мимо окна, без лишних церемоний, по новому обычаю молодых… Копырда! А она – она ведь даже фамилии его не знала, ибо он ей не представился…
Перехватило мне горло.
А тут еще и Пимко, старый Пимко, который культурно, откровенно, детально, официально и формально приневоливал ее профессором. Ты должна, должна меня удовлетворить Норвидом, ибо я господин, твой учитель, ты же моя невольница – гимназистка!… Тот имел на нее право как брат – ровесник современный, а этот как учитель средних школ, педагог отпетый…
Опять мне горло перехватило. Что же значили признания граждан, стоны адвокатов либо смешные поэтические шарады в сравнении с этими двумя письмами? Эти два предвещали погром, катастрофу. Грозная, близкая уже опасность заключалась в том, что девушка готова была уступить Пимке и Копырде без чувства, только в силу обычая, исключительно потому, что и тот и другой имели право, один современно и как частное лицо, другой – старомодно и гласно. Но тогда обаяние ее окрепло бы неслыханно… и не спасли бы меня танцы и мухи моей акции, она намертво сдавила бы мне горло этим обаянием. Если она деловито, несентиментально, телесно, современно загуляет с Копырдой… А если и к Пимке пойдет, покорная его учителишкиному приказу… Девушка, которая идет к старому, ибо она гимназистка… Девушка, которая отдается молодому, ибо она современна…
О, этот культ, это послушание, это рабство девушки при столкновении с гимназисткой и при столкновении с современной! Оба они знали, что делают, обращаясь к ней так сурово и немногословно, знали, что потому именно девушка и готова согласиться… Искушенный Пимко ведь не предполагал, что она испугается угроз, – не на то он рассчитывал, а на то, что уступить под угрозой старому очаровательно, и почти столь же очаровательно, как и уступить молодому просто того ради, что он говорит современным языком. О, рабство, доходящее до самоуничтожения при столкновении со стилем, о, послушание девушки! Яуже знал, что это неизбежно… И тогда… что я буду делать, где схоронюсь… как защищусь… от этого нового прилива и подъема? Вдумайтесь только, как это было странно. Ведь оба они в конечном счете разрушали современное очарование барышни Млодзяк. Ибо Пимко хотел изничтожить ее спортивное невежество в вопросах поэзии. А с Копырдой и того хуже – могло кончиться мамочкой. Но сам момент уничтожения стократ воплощал все прелести… Зачем я полез в ящик? Благословенное неведение. Если бы я не знал – мог бы продолжать осуществление задуманной своей акции против гимназистки. Но я уже знал – и это ужасно меня подкосило.
Пронизывающие и пронзающие тайники личной жизни семнадцатилетней, демоническое содержание ящика гимназистки. Поэзия… Чем напакостить? Как испоганить? Муха страдала недвижимо, безгласно. Бородач ветку держал. С письмами в руках я раздумывал, что бы устроить, что бы предпринять, как противостоять неизбежному и жуткому набуханию прелестей, красот, очарований, мечтаний…
И, наконец, в чащобе спутавшихся чувств замерцал и замысел некоей интриги – такой диковинный, что, пока я не приступил к его реализации, он казался мне невыполнимым. Я вырвал из тетради страницу. Написал карандашом четким, крупным почерком барышни Млодзяк:
Завтра, в четверг, в 12 ночи постучи в окно веранды, пущу. 3.
Вложил листок в конверт. Адресовал Копырде. И написал еще одно, идентичное письмо:
Завтра, в четверг, после 12 ночи постучи в окно веранды. Пущу. 3.
Адресовал Пимке. План состоял вот в чем: Пимко, получив в ответ на свое профессорское послание такое письмецо, на «ты» и циничное, потеряет голову. Для Старого это будет что обухом по голове. Он вообразит, что гимназистка хочет с ним свидания sensu stricto [37]. Дерзость, цинизм, испорченность, демонизм современной – взяв в расчет возраст, социальное положение, воспитание, – вскружат ему голову, словно гашиш. Он не удержится в роли профессора – не удержится в рамках легальности и гласности. Тайно, нелегально прискочит под окно, постучит. И тут встретится с Копырдой.
Что будет потом? Я не знал. Но знал, что подниму крик, разбужу все семейство, выволоку это дело на свет божий, Пимку Копырдой осмею, а Копырду Пимкой – и посмотрим, как наяву будут выглядеть любовные шашни, что тогда останется от очарования!
ГЛАВА X. Раззудись-нога и опять с поличным
Назавтра, после бурной и истерзанной снами ночи, я вскочил чуть свет. Но не в школу, однако. Спрятался за вешалкой в маленькой прихожей, отделяющей кухню от ванной. Неумолимая логика борьбы предписывала мне предпринять психическую атаку на Млодзяков в ванной. Привет, попочка! Привет, царица! Надо было собраться и настроить дух на интригу против Пимки и Копырды. Меня трясло, и пот лил с меня ручьями – но борьба не на жизнь, а на смерть неразборчива в средствах, и нельзя мне было отказываться от этого козыря. Врага стремись схватить с поличным в ванной. Смотри на него, каков он тогда! Увидь и запомни! Когда одежды спадут, а с ними вместе, словно осенний лист, и вся мишура элегантности, форса, вот тогда ты и сможешь настичь его духом, аки лев агнца. Нельзя обойти вниманием ничего, что служит сосредоточению, собранности и достижению превосходства над врагом, цель оправдывает средства, борьба, борьба, прежде всего борьба, борьба с применением самых современных методов борьбы, и ничего больше, только борьба! Так гласила мудрость народов. Весь дом еще спал, когда я затаился. Из комнаты девушки не доносилось никаких звуков, спала она бесшумно, а вот Млодзяк, инженер, похрапывал в своей светло-голубой спальне, как провинциальный администратор или как цирюльник…
Но служанка уже завозилась на кухне, пробуждаются заспанные голоса, семейство готовится к утренним омовениям и обрядам. Я навострил все чувства. Духовно одичавший, я походил на дикое цивилизованное животное в культуркампфе [38]. Запел петух. Первой появилась инженерша Млодзяк в светло-пепельном халате и в туфлях, причесанная кое-как. Шла она спокойно, с поднятой головой, а на лице ее запечатлелась особая мудрость, я бы сказал – мудрость сантехники. Шла она с неким даже благоговением, шла во имя святой естественности и простоты и во имя рациональной утренней гигиены. Не доходя до ванной, она с поднятой головой свернула в ватерклозет и скрылась там, скрылась культурно, мудро, осознанно и интеллигентно, как женщина, которая знает, что не надо стыдиться естественных отправлений. Вышла она оттуда еще более горделивой, нежели вошла, словно приободренная, просветвленная и очеловеченная, вышла, будто из греческого храма! И тут я понял, что и входила она тоже будто в святыню. В святыне этой черпали силы современные инженеры и адвокаты! Ежедневно выходила она из этого места, становясь все лучше, все культурнее, высоко держа знамя прогресса, в месте этом был источник интеллигентности и естественности, которыми она донимала меня. Хватит. Прошла в ванную. Запел петух.
А потом рысью примчался Млодзяк в домашней куртке, громко отхаркиваясь и сплевывая, проворно, дабы не опоздать на службу, с газетой, дабы не терять времени, в очках на носу, с полотенцем на шее, чистя ноготь ногтем, стуча тапочками и капризно шлепая голыми пятками. Завидя дверь уборной, он захохотал смехом задним, дворовым, тем же, что и вчера, и пробрался туда, как работающий интеллигент-инженер, игриво и плутовски, необычайно остроумный. Пробыл он там долго, выкурил сигарету и пропел кариоку, а вышел совершенно деморализованный, типичный интеллигент-хамло с рожей такой кретински-водевильной, омерзительно-похабной, порочно-отупелой, что я кинулся бы на эту рожу, если бы не сдержал себя. Странное дело – если на жену ватерклозет действовал конструктивно, то на него он, казалось, действовал деструктивно, хотя он ведь был инженером-конструктором.
38
Борьба за культуру