Лилеев-старший прослыл барином суровым и капризным. Так, в летнюю жару он сиживал в прохладе специального грота, читал «Историю кавалера Грандисона» Ричардсона и требовал, чтобы обед ему приносили горячим, с пылу с жару. На аллее от кухни к гроту (саженей в двести) выстраивалась вереница дворовых, которые быстро передавали друг другу, как эстафету, тарелку с едой. Если поставленная на стол барину котлета на тарелке не скворчала, то первых в передаточной цепи сразу вели на конюшню — пороть, а того, кто (упаси Боже!) сронил котлету с тарелки, — отдавали в рекруты. Таковы были нравы крепостника. В имении плодоносили виноградная и персиковая оранжереи, действовали картинная галерея и фабрика го-беленов.
Отец сызмальства приобщал сына и шестерых его братьев к знаниям и поэзии. В доме имелась большая французская библиотека, микроскоп, электрическая машина, телескоп, собрание медалей и множество этрусских погребальных урн, в которых дети любили забираться во время игры в прятки. Отцовские увлечения физическими опытами, увы, до добра не довели, и маленький Эраст рано осиротел. Дело в том, что Лука как-то прочитал историю гибели от молнии ученого Рихмана — приятеля Ломоносова (который сам остался жив случайно — как раз накануне опыта он выбежал из лаборатории за нужными друзьям для другого эксперимента солеными огурцами). Лука, славившийся сугубо критическим складом ума, не поверил ни единому слову Ломоносова, решил сам лично во время ближайшей грозы опытным путем опровергнуть «вымыслы» великого помора, но, увы, опровержение не состоялось, и после опыта дети вместо цветущего отца нашли его обугленную тушку.
В двенадцать лет Эраста Лукича отдали в Пажеский корпус — прибежище многих талантов, — но через два года мальчика исключили из корпуса за злостную неуспеваемость. В характеристике Лилеева, подписанной начальником корпуса, сказано: «Паж Лилеев был всегда дурного поведения, при всех мерах ко исправлению онаго употребленных не токмо не оказывает ни малейшего исправления, но еще упорствует в неприлежании к наукам, закоснелости и самом вредном образе мыслей, так что не подает ни малейшей надежды ко исправлению». Кроме того, юный Лилеев пополнил списки юношей, страдающих хроническим энурезом. Их называли в корпусе «рыбаками» или «гардемаринами» (к слову, типичнейшим примером таковых являются выдуманные сухопутные гардемарины — герои популярного в широких массах телефильма Светланы Дружининой) и из-за этого страшно третировали. Позже Эраст служил в гвардии и чуть было не принял участие в драматических событиях 11 марта 1801 года в Михайловском замке. Но, назначенный в отряд Палена, Эраст опоздал к перевороту. Дело в том, что его слуга Парфен, будучи с вечера мертвецки пьян (отмечал приезд племянника с оброками из Лилеева), не разбудил засидевшегося за стихами барина к нужному часу государственного переворота, о котором знали все. В итоге Эраста сочли трусом и предложили подать рапорт об отставке. Лилеев винил во всем злую судьбу да своего командира князя Юсупова, который не послал ординарца разбудить отсутствовавшего в строю заговорщика. Словом, Эраст вышел в отставку в чине подпоручика, простившись со службой стихами своего товарища по роте Александра Креницына:
Подведя под этим этапом жизни жирную черту, он отправился за границу развеяться. Побывав в Саксонии и присмотревшись к успехам сельского хозяйства этой благословенной страны, Эраст вернулся на родину, объятый страстным желанием помочь псковскому практическому земледелию, хиревшему на глазах. Именно тогда им и были писаны следующие строки, адресованные немецкому другу-земледельцу: «Все худо растет, мужик везде потеет и плачет над своею тщетною работою, невежество велико, требуются везде наставления. Накормим алчущих, оденем хладных, землю развеселим, ризою богатою покроем болота, не будет бедности и рыдания. Наставляйте меня хорошенько, я твердой стопой пойду путями Вашей Славы!» Первым делом он наладил выпуск газеты «Bauerfreund» по примеру Юнгова «Календаря фермера». Вышло всего два номера, но издание полюбилось крестьянам исключительно за мягкость бумаги, на которой оно печаталась в Дрездене.
Собственно на это и рассчитывал Лилеев, затевая свой смелый издательский проект. Энтузиаст полагал, что, уединившись по большой нужде на гумне, крестьянин со скуки прочитает хотя бы один или два сельскохозяйственных совета из взятого им с собой обрывка газеты и — вследствие чтения — займется улучшением своего хозяйства. Однако он не учел одной мелочи — крестьяне готику не читали, зато замаранную бумажку с напечатанным на ней именем государя-императора подобрал немец-управляющий и донес на Лилеева об «оскорблении непристойным действием имени Его Величества».
Но тут нашему герою повезло: доказать, что непристойный акт оскорбления действием нанесен якобы самим Лилеевым, доносчик так и не смог[23]. Поэт отделался легким испугом, после чего первую в России сельскохозяйственную газету издавать перестал и налег на лирику. И все же усилия Лилеева в области практического земледелия не канули в омут безвестности. Переведенный им трактат «О дистиляции или винокурении Аглинском», подобно исландским сагам и кельтским легендам, передавался из уст в уста среди скобарей, и наставления из трактата потрясенные лингвисты из Петербурга записали в самых глухих деревнях аж в конце XX века.
23
Это только ныне, в век космических полетов, возможен быстрый химический анализ фекалий даже на уровне районной поликлиники, если, конечно, вы ничего не перепутаете — так, в нашем местном очаге здоровья на дверях лаборатории аршинными буквами написано объявление: «Мочу оставлять в открытой таре, а кал в закрытой! Не путать, старые сволочи!»