Шедший впереди на однолючной байдарке пожилой алеут греб к небольшой бухте на южной стороне острова, и вслед за ним и другие три байдарки направили туда свой путь. Во время последнего ночлега алеутский старшина сказал Вениаминову, что покажет на Унимаке место, где лет двадцать с лишком назад был затерт льдами и затонул корабль американского торговца О'Кейна. Ушедшие с корабля вперед русские промышленники сумели, прыгая со льдины на льдину, выбраться на берег, а американскому шкиперу с его подружкой-сандвичанкой и нескольким матросам не повезло: угодили в полыньи и в ледяной воде нашли свою смерть. Спасшиеся промышленники позднее говорили, что на корабле О'Кейна был сундук, набитый пиастрами, и надо бы извлечь его с затонувшего судна. Но разговоры остались разговорами, а сундук вместе с останками корпуса постепенно затянул в себя прибрежный песок.
Метрах в ста от горловины бухты, меж двух приметных камней, выступающих из воды, на которые и напоролся корабль О'Кейна, старшина-алеут остановил свою байдарку и подождал, пока подплывут спутники.
— Вот здесь, — уверенно сказал он Вениаминову, — и лежит корабль.
Наклонившись, Вениаминов всмотрелся вглубь: лишь желтоватый песок тускло просвечивал сквозь толщу воды. Сидевший в той же трехлючной байдарке младший брат Вениаминова, Стефан, нараспев, с задором, молвил:
— А что, Иоанн, не попробовать ли нам извлечь то золотишко?
— А зачем тебе? — вроде бы добродушно, но с внутренним осуждением ответил Вениаминов. — Душу сгубить?
Братья были неравны талантами и разумом, и Стефан, хотя тоже обучался в семинарии, богословские науки воспринимал с трудом и, за неспособностью завершить учебу, был взят старшим братом в Америку. Здесь же был он полезен как псаломщик при церковных службах и в дальних походах, когда отправлялся Вениаминов навестить свою паству.
Достигнув берега через захлестывавший гребцов бурун, они подняли байдарки повыше, куда не достигал прибой, и пошли к склону ближайшей сопки, где виднелись развалины землянок, служивших когда-то обиталищем алеутского племени, обосновавшегося на этой стороне острова. Свежие следы на песке говорили, что ныне здесь расплодились выдры. Там и тут попадались земляные норы полярных лисиц и еврашек. Из-за отсутствия людей промышлять их здесь было некому.
Вениаминов знал из рассказов старейшин, что более чем полста лет назад, когда русские промышленники начали осваивать эти острова и случались у них кровавые стычки с алеутами, служивые с галеота «Св. Николай» мстя за убитых товарищей, устроили резню на Унимаке и почти полностью уничтожили четыре алеутских селения со всеми их жителями. Подобные рассказы, а он слышал их немало, о кровавом прошлом покорения Лисьих островов вселяли глубокую печаль в сердце Вениаминова и чувство стыда за позорные деяния лихих соотечественников. В молитвах он просил у Господа прощения за их грехи, и в глухих селениях, где память о злодеяниях была неистребима, просил прощения в проповедях своих и у чутких к восприятию слова Божия алеутов.
Уж семь лет, как промыслом Божиим занесло его на эти бедные растительной жизнью острова, и за эти годы он всей душой полюбил кротких, незлобивых по своей природе, наделенных великим терпением обитателей этой земли — алеутов. Неуклюжие на берегу, как и большие морские птицы, они совершенно преображались в море, когда неустрашимо правили своими легкими байдарками. Здесь они чувствовали себя хозяевами водной стихии и могли бестрепетно войти в самую гущу стада китов, чтобы поразить копьями нескольких морских великанов. И так же ловки, на грани смертельного танца, были поединки алеутов с моржами на крутых, обдаваемых брызгами волн уступах, где лежали звери.
Эти, как казалось, ленивые на берегу люди проявляли завидную восприимчивость к постижению не только таинств христианской веры, но и ко всякому земному ремеслу — плотницкому, кузнечному, столярному — и с энтузиазмом новообращенных помогали своему пастырю возводить на Уналашке первую церковь — Вознесения Господня.
Изучая жизнь и быт алеутов и их язык, чтобы доступнее донести до них слово Божие, отец Вениаминов столь же увлеченно постигал и весь материальный мир, окружающий его подопечных. На досуге он взбирался на склоны потухших вулканов, подбирал выброшенные из их жерл каменные породы и просил своих друзей-алеутов приносить ему всякие найденные ими необыкновенные камни. Признаки пробуждения жизни после стылой зимы он заносил в свой блокнот — время цветения кустов и ягод, прилет птиц, и ход рыбы в реках, и как влияет на этот ход обилие в море пресной воды, поступающей из горных островных рек. Ибо все в природе было взаимосвязано, и знание некоторых ее законов облегчало жизнь людей и вносило в нее разумный порядок.
Из того же, организованного с помощью разумного порядка сочетания механических деталей, рождалась тайна музыки, извлекаемой органом, и тайна отсчета времени механическими часами — и все это тоже было подвластно умелым рукам отца Иоанна Вениаминова.
В июле Фердинанд Врангель на шхуне «Чилькат», которой командовал мичман Розенберг, выехал в инспекционную поездку на Уналашку. По пути посетили и остров Кадьяк.
По оживлению на берегу, когда «Чилькат» входил в Капитанскую гавань, где располагалось главное селение Уналашкинского отдела Согласие, или Иллюлюк, Врангель понял, что о его прибытии здесь уже извещены, ждут. К шхуне, едва бросили якорь, спешила с берега байдара. Пока она приближалась, Врангель обозревал с палубы видную с корабля часть острова. Небольшая деревянная церковь, несколько домишек вокруг, вытащенные на берег лодки, вешала с рыбой и голые суровые скалы со всех сторон с покрытыми снегом вершинами. Что говорить о Ново-Архангельске; и в сравнении с Павловской гаванью на Кадьяке Иллюлюк выглядел как убогая провинциальная деревушка. По отсутствию леса даже постройка любого дома здесь сопряжена с немалыми усилиями: как правило, строевой лес доставляли сюда из других мест. Уже начало августа, а настоящим летом и не пахнет, и ветер пронизывает до костей.
С борта байдары на палубу поднялся лет сорока правитель Уналашкинской конторы Яков Дорофеевич Дорофеев. С ним и проследовали на берег, где в окружении алеутов, одетых в парки и камлейки, стоял выделявшийся своим ростом и богатырской статью чернобородый человек в рясе священника. Он сделал несколько шагов навстречу гостям и поклоном приветствовал их. Врангель протянул ему руку. Дорофеев из-за его спины представил:
— Это батюшка наш, отец Иоанн Вениаминов.
— Здравствуйте, отец Иоанн! Наслышан о ваших подвижнических делах и рад познакомиться.
— С прибытием, Фердинанд Петрович! — сердечно, сильным голосом отозвался Вениаминов.
— Мы сначала с Яковом Дорофеевичем побеседуем, а потом хотел бы и с вами поговорить, — предупредил его Врангель.
— Счастлив буду принять вас в моем домишке, — степенно отозвался священник.
Спустя полтора часа, выслушав в конторе доклад правителя Дорофеева, Врангель попросил проводить его к дому священника.
Заглянули мимоходом в небольшую деревянную церковь, и в ответ на вопрос Врангеля, давно ли она поставлена, Дорофеев пояснил, что сия церквушка — дело рук отца Иоанна и построена и освящена она пять лет назад, когда самого Дорофеева на острове еще не было. От церкви к дому священника вела красивая мозаичная дорожка, сложенная из разноцветных камней.
— А это чья работа? — поинтересовался Врангель.
— То детишки отца Иоанна трудились. Чтоб без дела, значит, не пропадали, — будто нехотя молвил Дорофеев. Ему как будто не нравилось, что любая постройка в селении, на какую обращал внимание главный правитель, связана с именем отца Иоанна.
— А уж обедать, Фердинанд Петрович, ко мне пожалуйте. Хозяйка готовится, — чуть не заискивающе пригласил Дорофеев.
— Ежели отец Иоанн ничем не угостит, то, спасибо, приду, — поблагодарил Врангель и добавил: — Не забудьте оставить за столом место для мичмана Розенберга и пригласить его.
— Как же, как же, непременно, — живо отозвался Дорофеев.
Изба Вениаминова чем-то напоминала самого хозяина. Вся мебель — прочной самодельной работы. В доме порядок и чистота, хотя семейство у священника, судя по висевшей в сенях многочисленной детской одежде разных размеров, было немалое.