На замечание Врангеля, что условия российско-английской конвенции запрещают продавать туземцам оружие и спиртное, Огден, взглянув на собеседника как дикобраз, промямлил, что кажется, это действительно так, но в тот день он об этом запамятовал.
Англичанин интересовался, есть ли какие-либо подвижки со стороны русской компании в отношении предложенного Симпсоном совместного промысла. «Увы, заключение по сему предмету от главного правления нашей компании пока не получено». Нельзя же было открыто заявить, что в настоящий момент, до прихода крупного транспорта из России, и подходящих товаров для торговли с туземцами-колошами нет. Вот придет, как обещано, осенью корабль «Америка» из Кронштадта, тогда и посмотрим.
Напористое стремление англичан расширять торговые операции с туземцами у южных границ российских владений нельзя было оставлять без надлежащей реакции. Но как выдержать конкуренцию с ними при явно завышенных ценах, которые они предлагают туземцам за меха?
Однако ничто не мешало предприимчивей действовать здесь, в Ново-Александровском редуте, откуда открывается уже разведанный прапорщиком Васильевым путь в глубь Аляски, на север. Как и у западного побережья, в районе залива Нортон, куда ходил Этолин и послан этой весной лейтенант Тебеньков на шлюпе «Уруп» для торговли с дикими и основания нового редута. Уж там-то, по отдаленности от британских владений, конкурировать с русскими англичане пока никак не способны.
Плавное течение мыслей прервалось хриплым карканьем слетевшихся на поживу ворон. Не дают покоя! Что они нашли? Груду выброшенных с кухни отбросов? Живучая птица. У колошей она ассоциируется с жизненной мощью, у русских — со смертью: должно быть, из-за пристрастия ее ко всяческой падали. Как страшно переплелись в этом мире жизнь и смерть! Теперь в Ново-Архангельске, на местном кладбище у церковных стен, появилась еще одна могилка, совсем маленького человечка по фамилии Врангель — дочурки, стойко перенесшей с родителями тяжкий путь от Иркутска до Ситхи. Увы, ее слабый организм не выдержал сырого местного климата. Остается благодарить судьбу за то, что она сжалилась над горем родителей, вновь подарила дитя ненаглядное, на этот раз сына, Вильгельма, или Вилли, как ласково называли они малыша между собой. Земля, где уже есть могила бесконечного дорогого тебе существа, как бы привязывает к себе незримыми нитями, становится по-родственному близкой. Эта далекая, казалось, Америка.
Памятуя об обещании, данном Вениаминову, Врангель не стал при утренней встрече пенять седовласому управляющему редутом на непозволительную слабость поведения, допущенную при визите духовного лица и главного правителя. Предпочел сразу начать деловой разговор, но тон держал холодно-официальный, с командирскими модуляциями голоса, как бы давая понять, что о поведении Колмакова помнит:
— Давай подытожим, Федор Лаврентьевич, наши с тобой предыдущие беседы, ежели ты кое-что невзначай забыл, — по лицу Врангеля скользнула усмешка. — Твоим правлением здесь я в целом доволен, и на твои сетования, что, мол, грамотешки у тебя маловато для сей должности и не пора ли более достойную замену тебе подыскать, отвечу прямо: менять тебя здесь я не хочу и более достойной замены не вижу. А ежели нужен писарь для составления разных бумаг, пришлю.
Колмаков, сидя в своей избе за одним столом с Врангелем, слушал правителя внимательно, набычив жилистую шею и слегка потупив голову, словно сознавал, несмотря на хорошие слова начальника, свою вину и раскаивался.
— Одна из целей моего визита, — постепенно смягчая тон, продолжал Врангель, — до коей я пока не касался, это организация новой экспедиции к берегам Кускоквима. И выступать желательно без особой задержки, чтоб сделать дело летом, до ледостава. В первый год моего прибытия в Америку слушал я доклад прапорщика Васильева о походах его в бассейне Нушагака и далее — на Кускоквим. Вы, кажется, знакомы?
— Как же не знакомы! — будто удивился Колмаков. — Сам людей для его похода подбирал, и сын мой Петр, ученик мореходства, с Васильевым хаживал.
— Так вот, исследования штурманом Васильевым тамошней территории считаю весьма полезными и важными — даже в научном плане. А с практической стороны главный вывод для нас в том состоит, что в подходящем месте из разведанных Васильевым на Кускоквиме надо ставить одиночку, чтоб тем облегчить местным жителям торговлю с нами. Сюда, к морю, многим все ж несподручно ходить, далековато. Так ли это, Федор Лаврентьевич?
— Все так, — согласно кивнул Колмаков, — одиночка на Кускоквиме нужна.
Врангель вынул из своей папки копию карты, составленной Васильевым, с обозначением пути от редута на Кусковом.
— Со своим спутником Васильев шел по притоку Нушагака. В верховьях лодки перенесли через горы, во здесь, до Хохолитны, и далее сплывали по ней до притока Кускоквима — Холитны.
— Знаю путь их, — не глядя на карту, небрежно бросил Колмаков. — С Васильевым отсюда, из редута, Семен Лукин ходил и полный доклад мне об их вояже представил.
— Как скоро можно организовать новый поход туда и кто мог бы его возглавить?
Колмаков, уже успевший осознать по ходу беседы, что расслабленность последних дней ему прощена и в глазах главного правителя он выглядит человеком полезным и стоящим, несмотря ни на что, уважения, степенно, чуть-чуть подражая Вениаминову, подергал себя за бороду и важно изрек:
— Собраться-то недолго. О лодках, необходимых для плавания, с аглегмютами столкуемся. А возглавить сей отряд, ежели вы, Фердинанд Петрович, не возражаете, сам бы хотел.
— Не тяжко ль тебе будет? — усомнился Врангель.
— Да отчего ж? — пожал плечами Колмаков. — Я ко всяким походам привычен, и сила в руках и ногах есть пока.
— Кого из русских возьмешь с собой?
— Возьму креола, Семена Лукина. Лучше его спутника не сыскать, крепкой закалки человек. И идти ему этим путем, как я говорил, не впервой. Плотник добрый. С ним вместе избу для одиночки и срубим. Начальником на ней, ежели у Семена возражений не будет, его можно и оставить.
— Что ж, с Богом! — одобрил Врангель. — Как проводите меня, так и собирайтесь, не мешкая, в дорогу. Последний мой наказ: как придете на место, старайтесь понимание с кускоквимцами найти, не обижайте их. Чтоб не получилось у вас, как у Васильева, когда его враждебный эскорт по реке сопровождал. А теперь, Федор Лаврентьевич, пойдем-ка пройдемся по бережку. Ты, помнится, все порывался рассказать мне об обычаях и нравах народов здешних, кои в их селениях наблюдал. Вот и расскажи. С удовольствием послушаю.
Они вышли из избы, и с холма, на котором стоял редут, Врангель бросил взгляд на гавань. У ее берега смуглокожие креолы осторожно передавали гребцам шлюпки с «Чильката» тюки с упакованными в них мехами для отправки в Ново-Архангельск.
— Народы эти, Фердинанд Петрович, — с глубокомысленным увлечением начал рассказ Колмаков, — как и всякие люди, свой строй души имеют и свое обо всем понятие...
Обратное плавание почему-то истерзало Врангеля нехорошими мыслями. Ему казалось, что-то произошло в селении за время его отсутствия. Мало ли что может случиться: пожар, или вновь пробудился воинственный настрой живущих окрест колошей, или иная беда. Он выходил из каюты на палубу, придирчиво наблюдал за работой вахтенных матросов, раздраженным тоном отдал приказ мичману Розенбергу сменить курс и удалиться от берега:
— Не видите — ветер меняется, живо к скалам припечатает!
Белые буруны закипающих волн предвещали шторм, и буквально на глазах ядовито-мрачные тучи застлали небо, до половины скрыв самую высокую из громоздящихся вдоль побережья гор — Св. Ильи.
Стыдно было признаться самому себе, но более чем возможность общей беды тревожили думы о семье: не дай Бог, что-то с малышом, Вилли, либо с женой.
Вот уже и шторм утих, трепавший корабль почти десять часов, и близок ставший родным Ситхинский залив. В гавань входили при уже утихшем, слабом ветре. Из расходящихся туч ярко и радостно проглянуло солнце. На первый взгляд, все здесь тихо, спокойно. Слегка покачивается на волнах вернувшийся из залива Нортон шлюп «Уруп». Стоит на якоре и другое судно, под американским флагом — бриг «Дайана». Но дела потом, сначала домой.