Трактирщик заерзал на стуле:
— Хотел бы я посмотреть на грудинку, которую вы так вот готовите!
— Посмотреть на грудинку?
— На нее, — ответил трактирщик и обратился к столяру. — Вот вам доводилось видеть настоящее жаркое, особенно из грудинки, чтоб без чеснока? Ну, приходилось или нет?
Швунг не дал столяру сказать:
— Ну само собой… Кладу и чеснок! Само собой разумеется! Это, простите, настолько очевидно…
Хозяин кабачка, не обращая внимания на слова книготорговца, продолжал объясняться с Ковачем:
— Так доводилось вам видеть такое жаркое или нет? Я молчу, скажите сами!
— Без чеснока какое жаркое, — признал столяр.
— Не получится без чеснока, не получится, уж будьте спокойны! Вот моя жена делает так…
Дюрица облокотился о стол:
— Слушаем, слушаем…
— Она делает так: берет кусок телячьей грудинки. Не очень большой, на килограмм или грамм на семьсот пятьдесят; как следует промывает…
Трактирщик отставил от себя стакан и положил оба локтя на стол. Потом придвинулся вместе со стулом:
— Моет этот кусок в двух водах, вот как, потому что с одного разу нет никакого толку. Потом берет молоко! Разумеется, его нужно столько, чтобы полностью погрузить все мясо — не надолго, избави бог, только на чуть-чуть для того, чтобы…
— …Чтобы мясо им слегка пропиталось! — одобрительно кивнул головой часовщик и уголком глаз взглянул на притихшего книготорговца.
— Чтобы чуть-чуть пропиталось, именно так! Ну, а уж тогда — только тогда грудинку можно резать. Но как резать? Как резать, спрашивается? Вот вам, к примеру, все равно, как распилить доску, которую вы разделываете? С какой стороны встать, с какого боку или в каком направлении начать? — обратился он к столяру.
— Почему же все равно? Далеко не все равно… Хороши бы мы были, ежели б ломили напрямик, как ни попади!
— Ну вот, видите! Вот и тут тоже не все равно — как и с какого края начать грудинку резать…
Часовщик поднял стакан. Поощрительно кивнул столяру головой.
— Я не разбираюсь в вашем ремесле,— сказал он, — но вы совершенно правы. Нельзя быть настоящим столяром, если не знать всего того, о чем вы сейчас говорили…
— Я говорил? — наморщил лоб Ковач. — Я, простите еще ничего, собственно, не говорил! Ежели бы я захотел про все тонкости рассказать, то не знаю, удалось бы нам дойти до конца…
Часовщик с любопытством взглянул на Ковача:
— Наверное, совсем не безразлично и с каким деревом имеешь дело?
— А вы как думаете? Неужели без разницы? Знаете, сколько пород дерева приходится обрабатывать нашему брату? Вы даже не представляете, каких только пород не применяют в нашем деле…
Трактирщик, уже в третий раз пытавшийся вступить в разговор, воспользовался паузой — пока столяр, приподнявшись на стуле, пододвигался ближе к столу — и заговорил:
— Стало быть, начинает моя жена резать грудинку, и делает она так: кладет ее на доску…
— Возьмем к примеру, дуб, — поднял большой палец Ковач, — дерево крепкое, но мочалится, стружку дает гладкую, легко пилится, то есть по сравнению с прочими породами…
— Берет она доску, — повысил голос трактирщик, — и кладет на нее мясо…
— По сравнению с другими, — продолжал столяр,— иногда ведь применяют у нас и более редкие породы, которые и впрямь лишь с большим трудом поддаются обработке. Взять хотя бы граб или ясень — о клене, черном дереве и говорить нечего, хотя ясень, пожалуй, надо бы после всех назвать, вместе с тисом. Правда, с тисом мне, признаться, дела иметь не приходилось, разве что когда учеником был, но если начистоту, то тут мне пришлось бы рассказывать с чужих слов. Лучше ведь начистоту, верно?
— Конечно! — согласился Дюрица. — Вот я и говорил,— поспешил вставить трактирщик,— вовсе не все равно, как приступить к тому же мясу. Кладет моя жена грудинку на доску, берет нож… Дюрица прервал его: