Не вышло. Лапы Крапивихи не разжались, никуда она не побежала, вместо этого спросила:
— Ну что, Буратинка, дашь денежек тётям на опохмелку?
Я с отчаянием вспомнила — деревенские считают, что у нас полно денег. Ведь Владимир Борисович и Костик, его компаньон, арендовали целую ферму и платят работникам вовремя зарплату.
Эх, была б со мной Машка! Я рванулась в сторону, но Крапивиха цепко ухватила меня за шею сзади и сдавила так, что я чуть не умерла.
— У-ты какие мы смелые! — насмешливо протянула она. — Ну-к, бабы, посмотрим, что у нашей Буратинки в загашничке…
Я вспомнила тренировки с Машкой и попыталась достать Крапивиху ногой. Не достала. В ответ она ударила меня. Кулаком под рёбра. Ударила, и отбросила в сторону. Чуть шею не сломала. Я врезалась спиной в стену клуба — на задах клуба-то всё и случилось — и упала на землю.
От удара я не могла дышать и ловила воздух ртом, а воздух как бы ускользал. Рядом со мной на сухую короткую траву посыпались учебники, тетрадки, ручка, расчёска и перехваченная резинкой пудренница с треснутой крышкой.
— О! Наша Буратина клюв конопатый пудрит! Га-га-га!
Другой голос сказал:
— Ну да, конечно! Если б я была такая рябая, я бы повесилась!
Чёрт! Чёрт! Чёрт! Были б у меня деньги, я отдала бы сразу, тысячу бы долларов отдала, только бы оказаться возле школы, и чтобы наши были рядом, а Крапивихи не было… Но после того, как я купила «Крымское время» у меня остались только две лёгкие алюминиевые копейки.
Их тоже нашли.
Меня приподняли под мышки и проверили карманы, а я даже рукой не могла шевельнуть от унижения и ненависти.
Бросили.
— И ни фига нет у нашей Буратинки!
— Девки, вон Мишка идёт, мы его раскрутим щас на бутылку!
Они ушли. А у меня руки не поднимались, ноги не сгибались…
Ну почему я такая дура, такая идиотка! Ну нет у меня таланта, как у Верки, так хоть научилась бы драться! А то, видите ли, мордобитие мне противно! Вот кому оно противно, те и получают по морде сами!
Наконец я смогла запихать обратно в сумку вещи, встала и даже собрала истоптанные, продавленные каблуками листы газеты. И сама себе поклялась, что сдохну, а драться научусь. Тогда подловлю этих здоровенных дебилок и — р-раз! Мне представилось, как я вроде бы случайно снова попадаюсь им навстречу, и делаю вид, что испугалась, а они обрадованно меня окружают, снова деньги требуют, или издеваться начанают. А я говорю, что, мол, должок за вами… И — прямой удар правой Тоньке в рожу, в самый нос, а потом надо будет эту… которая насчёт конопатых проехалась… Я представила, как буду скользить между ними, так быстро и ловко, что они не смогут даже сообразить, откуда сыплются на них точные резкие удары и увернуться, и они заревут от боли и страха, и тушь расплывётся под глазами и слёзы с кровью потекут по щекам…
Представила я это — и заплакала сама.
Тут как назло в проулок между клубом и домами кто-то вошел и пришлось срочно скрываться, чтобы люди не увидели моих позорных слёз. А было уже позднее утро, везде полно народу… И брела я, без всякой цели, стараясь только скрыться от людей подальше. Больше всего хотелось мне скорчиться и зарыться в земляную норку или вырваться из самой себя, оставить на земле съёжившуюся конопатую шкурку, а самой улететь далеко-далеко, туда где свет, пустота и ни одного человека… Или очутиться сейчас в конюшне, в деннике рядом с Боргезом…
Ведь они же могли со мной сделать всё, что угодно! Хоть взять и прямо среди бела дня тоже бутылкой изнасиловать! Сейчас я вспомнила, что когда меня Крапивиха за шею трясла, когда они мою сумку потрошили, мимо проходили люди, видели всё это… И никто ничего не сделал. Никто не помог. И даже никто ничего не сказал!
Мне просто зверски повезло, что Тоньке и её подружкам выпить хотелось! А если бы они уже выпили, и развлекались? Да что бы показалось им весёлым, то бы и сделали. Может, изнасиловали бы, может, раздели бы и так на улице голую оставили…
У меня такое дурацкое воображение, я себе сразу всё это представила и меня так скрутило от внутренней боли, что идти больше я уже не могла, села прямо в пыль… Но когда не нужно, вседа найдётся кому слово молвить:
— Ото куда ж ты, детка, умостилась! Ну разве можно так! Мать штанов не достирается! — какая-то сердобольная бабулька.
Снова пришлось подняться и брести наугад, потому что всё плыло перед глазами, а когда я смогла оглядеться, то увидела, что ноги сами вывели меня за село, к реке, где у девчонок нашего класса была тайная пещерка в густой ежевике.