— Не знаю… Классно, наверное, будет. Лес везде, никаких заводов… Речки станут чистыми, море тоже… Города начнут разрушаться, их заплетут лианы, трава вырастет сквозь асфальт…
— А представляешь, сколько животных погибнет?! Люди вымерли, а коровы, куры, козы, лошади — все же останутся запертыми. На фермах, в сараях… И все умрут. И даже если сумеют вырваться на свободу или люди перед смертью их повыпускают — все равно, домашние животные погибнут.
— Чего ты так думаешь?
— Да потому, что они не природные! Человек их вывел, понимаешь?! Сделал такими, как ему было надо. Вывел, например, коров с большим выменем, чтобы много молока давали. А эти коровы ни от волков, ни от диких собак не смогут убежать. Потому что вымя будет мешать. И жир. Ты когда-нибудь видела, чтобы взрослая корова бегала? И телята хоть бегают, но медленно и как-то неуклюже. Не приспособлены они для этого! Куры летать не умеют, тоже пропадут. У них кости слишком тяжёлые, а крылья маленькие. Это тоже человек вывел. Искусственный отбор по желательным качествам! Нужно мяса побольше, а летать совсем лишнее. Курица — не птица. Ты представляешь, какое издевательство?! Люди её сделали такой — и сами над ней издеваются!
— Ну а породистые лошади? — возразила я. — Они бегают классно, от волков и собак уйдут запросто. И траву найдут всегда. Я прошлой зимой сама видела, как Боргез тебенюет*, хоть и чистокровка. Разгребал копытом снег и выгрызал мерзлую траву.
— Они тоже вымрут. Ты обращала внимание, какая у них тонкая шкурка по сравнению с рабочими лошадьми? Они же зимой просто замёрзнут, летом их закусают клещи и оводы. А если надо будет драться, любая лохматая кляча их победит.
Я поняла, что Верка права. Беспородные лошади пасутся себе свободно, могут вволю драться и играть, отрабатывать приёмы. А наши… Они гораздо сильней, но провели всю жизнь в конюшнях. И драться им, конечно, никто не позволял. У них тонкие ноги, зимой они не обрастают такой густой шерстью, как дворняжки. Не созданы они для того, чтобы бродить в степных табунах…
Верка встала и прошлась взад-вперёд. Я тоже поднялась на ноги, не люблю, когда сидишь, а над тобой кто-то возвышается. Она горячо заговорила:
— Человек вообще самая большая сволочь в мире! Он обманул животных, прикормил, мол, вы будете здесь у меня под защитой, в тепле, и животные обрадовались, они же неразумные, не стали вырываться на волю… Он их кормил-кормил а потом — чик! — и сожрал. И приучил их детей любить себя и слушаться. И постепенно — инбридинг там, чистопородное разведение — он сделал их такими, чтобы ему было удобно и вкусно. Теперь для домашних животных свобода — всё равно, что смерть!
Она была вся нервная, дёрганая. Я не знала, что сказать ей в ответ, потому что она одновременно была права и неправа, но у меня не хватало слов, чтобы это объяснить. И походила Верка на дикую двухлетку из табуна, которую впервые поставили в конюшню.
Потом она, видно, сообразила, что глупо так вести себя, лезть в драку, когда не с кем драться, и снова села. Я опустилась на траву рядом с ней. Земля была холодной. Раньше это не чувствовалось.
Туман над большой могилой, кажется, стал гуще…
Верка сказала тихо, уже без нервной злости, но очень убеждённо:
— Когда я закончу школу, то пойду учиться на зоотехника и буду снова превращать домашних животных в диких. Скрещивать заводские породы и аборигенные , а их потомство — тоже с аборигенными.
— Кто тебе разрешит?
— Ха! Я что, у кого-то спрашивать буду? Тайно…
Я представила эту секретную упорную работу и снова позавидовала Верке. У меня не было такой большой, на всю жизнь, программы. И такого телепатического таланта тоже не было. Мне только хотелось попасть на Олимпиаду, и победить в конкуре на чемпионате мира, и ещё я мечтала, чтобы мой Боргез жил столько же, сколько и я…
Мы сидели у древних могил долго, пока не замёрзли. Я прочитала про себя заклинание, на всякий случай — два раза. Постепенно гасли огни в селе, меркло зарево Бахчисарая. Взошла полная луна, пропали на небе мелкие звёзды и Млечный путь, стало почти светло.
Мне ужасно хотелось опять спросить у Верки — как всё-таки она решила, что её родители были цыгане. У меня самой иногда появлялось такое чувство, что мои родители живы. Может, Верка открыла способ точно это вычислять?
Если честно, я не думала, что мне хочется вдруг услышать от какой-нибудь незнакомой тётки: «Светочка, здравствуй, я — твоя мама». Но знать, кто твои мама-папа всё равно надо. Просто знать, знакомиться не обязательно.
Только начинать разговор первой было неохота, а Верка молчала. Потом она встала и предложила: