— Ну вот, узнали, что хотели. Значит, это не отец Арсена.
— Ещё неизвестно, кличка или фамилия «Сердюк».
— Фамилия, естественно.
— Совсем не обязательно. Может, он всегда насупленный ходит, а «Сердюк» — от слова «сердитый».
— А «вонюк» от слова «вонючий»…
— Да ну тебя, с тобой серьёзно говорят! — глаза у Машки блестели, шла она чуть вразвалочку — ну совсем как прежде! Но стоило нам приблизиться к школе, как при одном виде двухэтажки с большими окнами она ссутулилась и лицо у неё застыло маской безразличия.
И на тренировку она не пошла.
Отработав основных лошадей, все поехали отшагивать их на верхнее поле, а я повернула на нижнее.
Из-за того, что случилось с Карагачем и Машкой, тренер хотел вообще запретить нам ездить в поля, но потом не сделал этого, только поставил условие, чтобы шагали мы все вместе и в лес не сворачивали. Но я решила, что Владимир Борисович ничего не узнает, догоню наших на дороге обратно, а ябедничать никто не станет. И вообще, в первый раз нарушаю — прощается…
Дело в том, что неделю назад я заметила у самой опушки леса, выходящего к нижнему полю, замечательный кустик кизила. На нём были такие ягоды! Огромные, длиной в половину среднего пальца. Когда я нашла этот куст, ягоды были не совсем спелые, красновато-чёрные, а сейчас они уже должны были окончательно почернеть, сделаться сладко-терпкими как… ну да, как перезрелый кизил.
Говорят, что такие, крупноплодные кизиловые кусты остались на тех местах, где раньше, еще до выселения татар из Крыма, были их сады. Не знаю, правда ли это. Ведь развалин домов рыдом нету. Но если кизил как-нибудь и сам мог зародиться такой крупный, то вот виноград-то сам по себе в лесу бы не вырос, а там рядом как раз с моим кусткиком растет старая-престарая виноградная лоза, толщиной с фонарный столб и с мелкими ягодками…
Мы с Боргезом спокойно шагали. Я бросила повод, Боргез вытянул шею и опустил голову, срывая на ходу сухие длинные стебли овсюга.
К моему кустику надо было ехать почти до самого конца поля и я мерно покачивалась в седле, глядя как под ноги Боргеза плывёт земля, заплетённая ежевикой. Мало кто ходил по этим полям, а ездили только мы. Поэтому, поднимая глаза, я никого не ожидала увидеть.
Но увидела.
Навстречу мне шла Крапивиха.
В руках у неё корзинка… Ага, полкорзины кизила… Небось, мой кустик оборвала, гадина!
Боргез почувствовал моё настроение, поднял голову, подобрался, сократил шаг. У меня холодок пробежал по спине, но страшно не cтало.
Мы сходились. Всё ближе, ближе…
И когда мы были совсем рядом, метрах в трёх, Крапавиха сделала большую глупость. Если б не это, может, мы бы разошлись вполне тихо.
Эта здоровенная дура крикнула:
— Пошла ты… Со своим м-мерином!
И махнула в Боргеза своей дурацкой корзиной. Наверно, кизил был все же не спелый, раз она не боялась его подавить.
Многие лошади пугаются резких движений, шарахаются в сторону так, что только держись в седле. А мой Боргез решил, что машут — значит, с ним дерутся.
Он вскинулся на дыбы и выбросил вперёд правую переднюю.
Раз дерутся — надо давать сдачи!
Корзина — в сторону, метров на десять. Кизил разлетелся красными брызгами.
А когда Боргез опускался на все четыре, он толкнул — я почувствовала, нарочно толкнул! — Крапивиху грудью и она влетела спиной в кусты и, ломая ветки, уселась на землю.
И тогда уже я, именно я, подняла на дыбы золотого жеребца. Он показал мне, что Крапивиха совершенно не страшная. Сегодня была моя очередь говорить!
Боргез — я снова почувствовала это, мы же были одним существом! — тут же решил ударить Крапивиху копытом. Он хотел окончательно победить врага. Он хотел её убить. Может быть, на «мерина» обиделся, может быть — на махание корзинкой. А может быть, почувствовал, что именно из-за неё на прошлой неделе мне было так больно в душе…
Крапивиха тоже почувствовала, что сейчас произойдёт, и побледнела. Лицо её — внизу, далеко внизу! — стало белым-белым…
Но я удержала Боргеза. Сама не знаю, почему. И заорала — а конь подо мной стоял свечой, как рыжая статуя, копыта нависали над башкою Тоньки:
— Ты! Сволочь жирная! Если ты! Ещё раз! К нам полезешь! Убьём на фиг! Мы верхом приедем! Ясно?!
Крапивиха шевельнула губами. Что там она сказала, я не поняла, но это было не важно. Я видела её глаза… Остановившиеся, тусклые… Словно кто-то её уже убил, и причём давно.
Тогда я отвернула Боргеза и послала его вперёд. Как мы поскакали по полю! Жеребец пошёл чуть боком, брыкался и вскидывал на галопе передними ногами, а я бросила повод и откинулась назад.