— Вот, возьми.
Нож был целиком вырезан из дерева, включая лезвие, которое было выкрашено серебрянкой под цвет металла. Он оказался тупым и совершенно безобидным. А вот на рукоятке виднелась довольно-таки искусная резьба. На одной стороне была изображена обнаженная женщина, купающаяся у скал в озере, с большой грудью и длинными волосами, полощущимися в воде. Лоно ее было символически прочерчено одной-единственной насечкой. А на другой стороне было вырезано лицо тролля, высунувшего язык, словно собака, запыхавшаяся от быстрого бега, и с носом в форме гротескного фаллоса.
Тебе наверняка знакома подобная разновидность юмора. Она популярна в сельских местностях Швеции, где фермеры любят вырезать вульгарные фигурки в виде облегчающегося мужчины, у которого струя мочи обозначена тоненькой изогнутой щепочкой.
Покрути нож в руке, вот так, вперед и назад…
Да, правильно. Крути его, крути…
Быстрее! Так, чтобы видеть обе фигурки одновременно. Тролль с вожделением подсматривает за женщиной, а та даже не подозревает об этом — и они почти сливаются. Намек совершенно ясен. Тот факт, что женщина не догадывается о грозящей ей опасности, лишь усиливает сексуальное вожделение тролля.
Этот нож стал подарком, причем очень странным подарком, который сделал мне новый сосед во время нашей первой встречи. Несмотря на то что он обитает всего в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от нашей фермы, встреча состоялась только после того, как мы прожили в Швеции две недели, — две недели, и за все это время к нам не наведался в гости ни один из окрестных фермеров. Нас старательно игнорировали. Кто-то распорядился не замечать нас. В Лондоне есть тысячи людей, которые живут по соседству, не общаясь друг с другом. Но в сельской местности Швеции анонимность не в чести. Это просто не принято. Чтобы поселиться в этом регионе, нам требовалось согласие общины, мы попросту не могли забиться в угол и выжидать неизвестно чего. Таковы были реалии. Предыдущая владелица, Цецилия, сообщила мне, что наши пустующие земли можно сдать в аренду местным фермерам. Обычно они платили какую-то символическую сумму, но я намеревалась убедить их взамен поставлять нам те продукты, которые мы не могли выращивать сами.
Решив, что две недели — срок вполне достаточный, однажды утром я заявила Крису, что мы сами пойдем к ним в гости, если они не хотят идти первыми. В тот день я уделила своей внешности особое внимание, остановив свой выбор на паре хлопчатобумажных брюк, поскольку платье означало бы, что я не способна заниматься физическим трудом. Изображать нищенку я тоже не хотела. Мы не могли позволить себе признаться в финансовых трудностях. Стань они известны, горькая правда могла бы выставить нас в неприглядном свете, поскольку местные жители сочли бы это оскорблением — дескать, мы переселились к ним только потому, что больше нам жить негде. Равным образом, мы не могли дать понять, будто собираемся подкупом завоевать их расположение. Поддавшись минутному порыву, я сняла со стены дома шведский флаг и, словно косынкой, подвязала им волосы.
Крис отказался составить мне компанию. Он не говорил по-шведски и был слишком горд, чтобы просто стоять рядом со мной, ожидая перевода. Говоря по правде, я была только рада этому. Первое впечатление имело решающее значение, и я сомневалась, что они тепло примут англичанина, который не знает ни слова на их языке. А я хотела доказать окрестным фермерам, что мы отнюдь не были незадачливыми горожанами-чужеземцами, которые ни в грош не ставят местные обычаи. Мне не терпелось увидеть, как просветлеют их лица, когда я заговорю с ними на беглом шведском и с гордостью сообщу, что выросла на уединенной шведской ферме, очень похожей на ту, где мы поселились теперь.
Ближайшая к нам ферма принадлежала крупнейшему местному землевладельцу, и именно с ним Цецилия заключила договор аренды своих полей. Совершенно очевидно, что начинать следовало с него. Пройдя по дороге, я подошла к огромному свинарнику, в котором не было окон. Его мрачную крышу из листового железа венчали несколько узких черных труб, и от него исходил одуряющий запах навоза и свинооткормочных химикалий. Очевидно, местные фермеры не забивали себе голову сомнениями относительно эффективности интенсивного сельского хозяйства. К тому же Крис недвусмысленно дал понять, что вегетарианство его не прельщает. Наша диета была бедна протеинами, денег в банке почти не осталось, так что если аренда оставалась нашим единственным источником мяса, не считая лососей, то я просто не могла отвергнуть ее, исходя из сугубо этических соображений. Морализаторство в данном вопросе выставило бы меня в глазах местных жителей высокомерной и привередливой особой, к тому же, что было бы гораздо хуже, иностранкой.
Их дом находился в самом конце длинной подъездной аллеи, усыпанной гравием. Все окна фасада выходили на свинарник, что казалось странным, учитывая, что с другой стороны открывался вид на поля и лес. В отличие от нашего дома, выстроенного двести лет назад, здешние хозяева снесли прежнюю постройку и на ее месте возвели современное здание. Под «современным» я вовсе не имею в виду куб из стекла, бетона и стали; оно имело привычную форму в два этажа, облицованное тонким голубым отделочным камнем, веранду и шиферную крышу. Очевидно, они хотели сохранить верность традициям, не отказываясь при этом от удобств современности. Мне показалось, что наш фермерский дом, несмотря на свои многочисленные недостатки, выглядит куда привлекательнее и симпатичнее: во всяком случае, он уж точно был типичным образчиком шведской деревенской архитектуры, а не ее имитацией.
Когда я постучала в дверь, то ответа не получила, но их сверкающий серебристый «сааб» — а ведь «Сааб» уже даже не шведская компания — стоял на подъездной аллее. Так что хозяева были дома; скорее всего, где-то на участке. Я отправилась на поиски, подавленная внушительными размерами их земельной собственности, которая раз в пятьдесят превышала площадь нашей маленькой фермы. Подойдя к реке, я оказалась перед пологим холмом, заросшим сорняками, этакой кочкой на ровном месте. Вот только он представлял собой творение человеческих рук. У подножия виднелась крыша убежища, очень похожего на те, что строились в Лондоне во время войны или в Америке для укрытия от торнадо. Дверь его была обшита той же листовой сталью, что и крыша свинарника. Замок болтался на одной дужке и был открыт. Пользуясь случаем, я постучала и услышала внутри какую-то возню. Еще через несколько мгновений дверь распахнулась, и я впервые встретилась лицом к лицу с Хоканом Греггсоном.
Мать вытряхнула из своего дневника газетную вырезку. Протянув ее мне, она обломанным ногтем отчеркнула голову Хокана Греггсона. Я уже видел его раньше, на той фотографии, которую она прислала по электронной почте, — высокий незнакомец, беседующий с моим отцом.
Эта вырезка — с первой страницы газеты «Halland Nyheter», которую выписывает большинство местных жителей. Наш отказ от подписки из-за дороговизны породил злобные сплетни о том, что мы — снобы, пренебрегающие местными обычаями. У нас не было другого выхода, кроме как оформить ее. Крис пришел в ярость, и мне пришлось объяснить ему, что возможность стать своим не имеет цены. Но, как бы там ни было, я показываю ее тебе потому, что ты должен понять, какой властью обладает человек, против которого я осмелилась выступить.
Хокан в центре.
Справа от него — будущий лидер христианских демократов, Мари Эклунд. Непреклонная и совершенно безжалостная особа, которая когда-нибудь станет большим политиком. Под «большим» я имею в виду успешного, а не достойного. Она обманула мои ожидания. Я пришла к ней со своими обвинениями в самый разгар кризиса. Но в ее офисе меня даже не соизволили записать на прием. Она не пожелала меня выслушать.
Слева от Хокана стоит мэр Фалькенберга, приморского городка, расположенного неподалеку от нашей фермы, Кристофер Дальгаард. Его дружелюбие настолько чрезмерно, что в нем невозможно не усомниться. Он слишком громко смеется вашим шуткам. Он слишком интересуется вашим мнением. Но, в отличие от Мари Эклунд, он не питает иных устремлений, кроме как остаться именно там, где находится, но сохранение статус-кво может быть побудительным мотивом не менее сильным, чем желание подняться наверх.