Я не видела ее. Да и вряд ли бы могла — на службе присутствовало человек двести, а хор к тому же еще и располагался на балконе позади скамьи, на которой я сидела.
Роб Келси-младший оказался жилистым мужчиной за пятьдесят в дешевом синем костюме в полоску. Он ходил по рядам, собирая с подставок стаканчики для причастия. Я представилась, очень опасаясь его встревожить, но его, по-видимому, непросто было застать врасплох. Усевшись рядом со мной на скамью, он задумчиво теребил мочку уха, пока я излагала ему суть дела.
— Все верно, — проговорил он таким тягучим голосом, какого я еще не слышала ни от одного каролинца. — Папаша мой всю жизнь на той фабрике проработал. Когда на пенсию уходил, ему телевизор подарили, цветной, да еще золотую булавку для галстука, солидную такую.
— Он, должно быть, был отличным начальником цеха, — сказала я.
— Само собой. Правда, стал он им не сразу. Раньше работал главным контролером по упаковке, а сначала и вовсе простым упаковщиком.
— А чем конкретно он занимался? На должности упаковщика, например?
— Ну, смотрел, значит, чтобы рулоны как следует в коробку легли, а со временем его над другими упаковщиками поставили, приглядывать, как они свою работу выполняют.
— Понятно. А вы не припоминаете — на фабрике не выпускали клейкую ленту ярко-оранжевого цвета?
Роб Келси нахмурил лоб под короткими, ежиком, волосами и сощурил темно-карие глаза, припоминая. Вдруг лицо его просветлело.
— Да, точно. Помню такую, уж больно необычный был цвет. Ни раньше, ни после такую уж не делали. Для тюрьмы какой-то, кажись.
— Верно, — подтвердила я. — А не могли рулон-другой оказаться в этом районе? В смысле у кого-то из местных жителей.
— Ну, вообще-то такое не положено, но иногда бывают возвраты и прочее. Если лента оказалась с небольшим браком, к примеру.
Я вспомнила о жирных следах по краям ленты, которой связывали миссис Стайнер и ее дочь. Возможно, лента попала в механизм или испачкалась как-то еще.
— И такие изделия, не прошедшие проверку, — подхватила я, — может взять или купить по сниженной цене кто-то из работников.
Келси молчал. Кажется, мои слова его слегка смутили.
— Мистер Келси, вы не знаете, кому ваш отец давал оранжевую ленту? — спросила я.
— Тут мне только один человек на ум приходит, Джейк Уиллер. Правда, он помер, да давненько уж. А так он прачечной владел, недалеко от мелочного магазинчика Мака. И еще вроде аптека на углу тоже его была.
— Почему вы думаете, что ваш отец дал рулон именно ему?
— Понимаете, Джейк любил на охоту ходить. Да только папаша завсегда говорил — тот так трясется, как бы его самого в кустах за индюшку не приняли и не подстрелили, что ни один нормальный человек с ним сроду не пойдет…
Я промолчала, не понимая, к чему он клонит.
— Уж такой он, елки зеленые, шум поднимал, а в засаде когда сидел, так обязательно чего-нибудь блескучее на себя напяливал. В общем, всех охотников он так распугал, а сам навряд хоть что-нибудь крупнее белки когда подстрелил.
— Но при чем тут лента?
— Да я думаю, батя ему в шутку ее подарил. Типа чтобы он ружье ей заматывал или на себя налеплял, — ухмыльнулся Келси. Я заметила, что у него не хватает нескольких зубов.
— А где этот самый Джейк жил? — спросила я.
— Рядом с Пайн-Лодж. Почитай, на полдороге от городского центра до Монтрита.
— Не мог он отдать рулон еще кому-то?
Келси нахмурил брови и уставился на поднос со стаканчиками, который по-прежнему держал в руках.
— Может, — продолжала я, — кто-то с ним все-таки охотился, и ему тоже могла пригодиться такая лента?
— Ну, точно-то я не знаю, передавал он его кому или нет, но вот с кем он дружил, так это с Чаком Стайнером. Они каждый сезон вместе на охоту ходили, все медведя хотели выследить. Мы-то все думали — не приведи Господь, чтоб он и впрямь им попался. Да и что за радость гризли повстречать? Даже и застрелишь — что с ним по-том-то делать, кроме как шкуру снять да на пол постелить? Есть-то кто же его станет — разве что какой-ни-будь Ястребиный Глаз с Чингачгуком, да и то если только с голоду будут помирать.
— Чак Стайнер — это покойный муж Денизы Стайнер? — спросила я, ничем не выдав охватившего меня волнения.
— Ее самой. Отличный был человек. Мы просто в себя не могли прийти, когда он умер. Знать бы, что у него сердце больное… Мы бы уж его оберегали, что ли, чтобы переживал поменьше.
— Так он тоже охотился? — продолжала выспрашивать я.
— Да, еще как. Я вместе с ним и Джейком не раз хаживал. Они любили по лесу бродить. Я им все говорил — съездить бы вам в Афирку, вот там, говорят, охота так охота. У меня у самого-то, по правде, рука на какую-нибудь козявку вроде палочника и то не поднимется.