— Присядьте, дорогая, выпейте со мной кофе. Нам не помешает немного взбодриться. Вы вели себя очень смело, он будет благодарен, когда полностью в себя придет.
— За что? Что пол помыла? Это вы все сделали, — возразила, послушно беря в руки чашку и беря кусок шоколадного кекса с поставленного передо мной блюдечка.
Аромат кофе приятно щекотал ноздри, прогоняя другие, страшные запахи. Лучшее средство, ведь недаром в парфюмерных магазинах нюхать предлагают, когда духи выбираешь… Да о чем я думаю, нашла время!
Кофе и шоколад. Всегда любила это сочетание. Я вспомнила, как Тео спас меня от твари, пробравшейся в город, а потом высказывал, что от меня шоколадом несло. Мог ли тогда кто-то из нас подумать, как много мы будем значить друг для друга? И что однажды все закончится здесь, в доме Йенса. С бинтами, запахом крови и лекарств, болью…
Я прикусила губу изнутри. Какая глупость. Ничего не закончится, все только начинается.
Словно услышав мои мысли, Йенс принялся рассказывать, как дальше будет. Объяснил: боль не потому, что он что-то в организме повредил, а свойство печати, иначе бы все ее срывали, едва выйдя за ворота. Она еще сильнее должна была быть, вообще невыносимой, но Тео тоже сильный, переборол чужую магию.
Что кровь вымывает лишнее, и пусть он потеряет очень много, но восстановится и обновит на свежую, не порченую. И это тоже нормально, к лучшему, на зельях и микстурах быстро поправится.
Что восхищен моей храбростью — его самого до сих пор потряхивает, видавшего виды крепкого мужчину. Война не так пугала, как эти их магические штучки, вроде давно живет в кальдере, а все не привыкнет никак.
И вроде бы понимала — нарочно меня успокаивает, на самом деле все может оказаться далеко не так радужно. Но все равно верила. Такой уж Йенс человек, рядом с ним легко поверить, что все наладится. Он поможет, не бросит в беде. Да и не будет никакой беды, вместе мы точно справимся.
63
Когда через два дня Тео внезапно стало лучше, до такой степени, что встал с постели, я не удержалась и задала вопрос, который все это время не давал покоя.
— Я догадываюсь, что ограничения с тебя рано или поздно и так бы сняли, раз будешь на них работать. И сделали бы это не таким варварским способом. Я права?
Йенс оставил нас наедине, выдав все необходимое. На столе стоял чайник с горячим напитком с целебными травами и кофейник для меня. Было солнечно, безветренно и тепло, но нам вручили шерстяные пледы. Усадив Тео в плетеное кресло, я закутала его в оба. Из-за сильной кровопотери он все еще мерз.
— Когда снимают те, кто ее поставил, все происходит быстро и почти безболезненно. И да, вероятнее всего, сняли бы. Эти господа то, что попало к ним в руки, досуха выжмут… — он осекся и замолчал. То ли подбирал слова, чтобы лишний раз меня не расстраивать, то ли сказывалась усталость. — Не знаю, сумею ли объяснить… Вот этот временной промежуток до момента, когда сяду в поезд под конвоем — это ведь свобода. Конечно, не в полной мере, но я хотя бы вспомню, каково ее ощущать телом, как когда она была естественна. Когда никому и ничему не принадлежишь.
— Выходит, ты издевался над собой и до сих пор еле жив только ради самого по себе факта, что на тебе больше нет печати? И по сути ничего не изменилось, ты также здесь заперт, просто теперь без пятна под ребрами?
Я действительно не понимала. Ладно бы оно вызывало боли или сильно мешало — всего лишь ограничивало магию, которой ему здесь все равно никто не позволит заниматься. Дело принципа? Решил выставить себя перед властями дерзким бунтарем? Да куда уж хуже-то…
— Да, любовь моя. Только ради этого. Ради этих дней. Знаешь, мне сейчас очень хорошо, даже в столь жалком состоянии. Никто ни к чему не принуждает, и ты рядом… Я будто впервые за несколько лет полной грудью вдохнул. Забавно, когда я был волен делать что угодно, не мог ту волю толком осознать. А теперь каждый вдох ценен.
— Кажется, для меня это слишком сложно. Но тебе верю.
— Просто ты всегда была свободной, даже теперь, вынужденно оставаясь со мной взаперти. Так безоговорочно уверена, что ее никто не вправе отобрать, она у тебя внутри всему вопреки, — проговорил Тео медленно. Перевел дыхание. Ему все еще было тяжело, но я не перебивала, пусть говорит, я ведь два бесконечно долгих дня почти не слышала его голос. — Я так не умею. Слишком много было… всякого. Но лишить тебя этого чувства, этой храбрости — для меня преступление.
— Погоди-ка, не хочешь ли ты сказать, что передумал на мне жениться? — не понимая, к чему он клонит, я решила перевести все в шутку.