— Слушай, мне ж здесь спать! — Митрофанова вспылила. — Ты ведь даже не затягиваешься! Это что — нарочно? Назло, что ли, мне делаешь?
Кац, нахохлившись, огрызнулась:
— Таки назло, божешмой… Нужна ты мне! Нервы у меня, нервы.
Они еще немного пособачились, а после, наругавшись, устроились пить чай.
— Бери, бери варенье! Ну-ка, дай я тебе сама положу. А то ведь как не родная, во-о, вот так. Варенье абрикосовое — самый цимес, как ваши говорят!
Митрофанова навалила с верхом, сейчас все поползет через край, Кац ловко поймала пальцем тягучую янтарную каплю — и в рот.
— И это вы называете варенье? Вы, Митрофанова, не кушали настоящего абрикосового варенья, вот что я вам скажу, — у Кац была странная привычка обращаться иногда к Митрофановой на «вы», — вот бабка моя с Херсону, бобэ Дора, вот она варила настоящее абрикосовое варенье, с косточкой. Ох, как же она варила абрикосовое, ой-ей-ей, это чистый мед! А абрикосы во-о какие и сочные, а на свет — янтарь. А какой у нее харойшес был яблочный! А цимес с кнейдлах — это ж просто язык скушать можно.
Кац зажмурилась и облизнулась.
Сверху кто-то застонал и глухо ударил в пол, потом охнул и ударил сильней. Кац вздрогнула, настороженно разглядывая потолок.
— Это что? Драка? — испуганным шепотом спросила она, часто моргая.
— Горобец, Ефим Изральич, — ответила Митрофанова, лениво махнув красивой рукой, — свою Воробьиху пичужит.
Звуки стали внятней, громче, обрели угадываемый ритм.
— Таки ведь и не скажешь, — задумчиво произнесла Кац, — этот неубедительный шлемазл имеет темперамент!
Молча дослушали до конца. Кац продолжала разглядывать потолок, а Митрофанова вдруг ухнула кулаком по столу:
— Слышь, а Воробьиха-то в Житомир вчера улетела, на похороны. У меня еще перчатки выклянчила, черные, лайковые. Итальянские.
— Ай да Горобец! — уважительно пропела Кац.
— Ага! Ефим Изральич.
И обе захохотали.
— Слышь, Кац, — смеясь, спрашивает Митрофанова, — а у тебя негры были?
— Чего-о?
— А что… Говорят, у них там очень и очень. Африканцы ведь как-никак. А? А то вот они тут ходят вокруг, считай зря. Ну без толку, можно сказать.
— Вы только поглядите на нее! Это ж года не прошло, как мужа схоронила, а уже про негров, тьфу! Порнография натуральная, прости меня господи.
— Ну а что ж мне теперь век вековать? Время-то уходит! Или как ты — черной вороной на суку куковать?
Посидели еще, посплетничали.
Было около полуночи, с улицы иногда долетал вой полицейских сирен; то близко — леденяще-жутко, то лишь угадываясь вдали нудным завыванием.
Поговорили о детях: митрофановский сын третий год в Москве, «что-то там с нефтью, звонит раз в месяц — все тип-топ, мамочка, все о’кей — каждое слово клещами надо тянуть!». Софина дочь в Иерусалиме, уехала с каким-то чокнутым хасидом, «все нормальные идише киндр из Израиля в Америку бегут, у моей дурехи все шиворот-навыворот, вот уже на пятом месяце, я ей говорю — приезжай хоть рожать — куда там — муж, этот шломо, хочет, чтоб на земле предков! Земля предков, божешмой! — Черновцы — земля твоих предков, и Херсон, коза ты недоеная».
Наконец Кац, взглянув на часы, заохала и засобиралась. Сложила чашки и блюдца пагодой, отнесла в раковину. Суетливо отерла руки полотенцем.
— Погоди, — Митрофанова строгим пальцем указала на шаткий стул, — присядь-ка.
Скрипнув дверью, она нырнула в шкаф, хлопая и гремя ящиками, вывалила на пол ком цветастых кофт, гигантскую, не меньше простыни, павлопосадскую шаль, какую-то еще пеструю мелочь.
Вернулась и брякнула на стол сверток, похожий на деревенский гостинец. Распутала узел.
— Не-е-е, — Кац отодвинулась, стул испуганно пискнул под ней, — нет.
В мятой тряпице с желтоватыми сальными пятнами лежал миниатюрный револьвер. Короткий ствол вороненой стали, тускло сияющий барабан с фигурными вырезами, слоновая кость на рукоятке с вензелем — просто игрушка.
Запахло швейным маслом.
— Вам что, в жизни проблем мало? И не вздумай… — прошептала Кац, мотая головой. — Нет… нет.
Митрофанова подцепила пистолет, ловко, по-ковбойски, крутанув его на пальце, дунула в ствол. Получился низкий и круглый звук, как в бутылку, когда все уже выпито.
— Не сцать! — Митрофанова подмигнула подруге. — Меня, между прочим, не кто-нибудь, а «Ворошиловский стрелок» учил стрелять, генерал-полковник Митрофанов Николай Васильевич. В пятак с двадцати шагов попадаю, раз плюнуть. Не веришь? Давай на спор!