Маша откашлялась и начала:
Флюсов хмыкнул:
– Дальше…
После кушанья шарлотки – развивается испанка…
После кушанья пилотки – вспоминается ушанка…
Сергей удивился:
– Стоп… Скажите, Маша, а что вас подвигло на написание такого странного четверостишия?
– У меня знакомый недавно из армии вернулся.
– Блеск! С этим понятно – давайте что-нибудь другое, помонумен таль ней.
Маша зашелестела страницами:
– В смысле больше по объему. Ага. Ну вот, например…
– Замечательно, только почему «жена Маруся»? Вы не лесбиянка, случаем?
– Нет, конечно, я нормальная. А про жену Марусю мне другой знакомый рассказывал. Он потом с ней развелся.
– Ай-яй-яй! Какая незадача. Слушайте, а ведь Маша и Маруся – это почти одно и то же. Так, может, вы про себя накропали, завуалировав факты, так сказать, из скромности…
– Не, что вы! Я на самом деле нескромная.
– Это вам ваш молодой человек по секрету сообщил?
– У поэтесс не бывает постоянных молодых людей.
Разлив кофе по чашкам, Сергей не согласился:
– Сомнительно утверждение. Однако ближе к телу, как говаривали классики. Что у нас есть еще в запасниках?
– Песня о съезде. – Одернув свитер, Маша начала:
Над седой Кремля равниной ветер тучи разгоняет.
Между тем к подъезду дома весь в почете и охране
«ЗИЛ» подъехал очень мило, черной молнии подобный.
«Чайки» стонут – зависть гложет. Мечутся между собою и в подвал Кремля готовы спрятать ужас свой пред съездом.
Ну и «Волги» тоже стонут. Им, сермяжным, недоступно наслажденье новой жизни, гром ударов их пугает.
Вот он, глупый, робко прячет тело жирное меж кресел.
Только Михаил Сергеич, твердой поступью ступая, появляется на съезде.
Все мрачней и ниже брови опускаются у многих.
Как они хотят все к власти, к высоте, пайкам и дачам.
Как гужуются, заразы, компроматом обложившись,
Генеральному готовя яд в тарелке «общепита».
Как их много, даже страшно, что же будет, что же будет?
Ах ты, Михаил Сергеич! Как всегда он ловит взгляды и в своей пучине гасит, даже ни в одном местечке не спалив костюм английский. Гордо оглядев орущих, зная, что умней и чутче все их, недругов злобливых, лизоблюдов перестройки, говорит он побежденно: «Съезд считать зараз открытым!»
Читая заключительную часть поэмы, лицо Маши пошло красными пятнами.
«От волнения, – догадался Сергей. – А девочка-то ничего – потянет… Можно сказать, очень способная девочка».
– Скажите, Маша, а за сколько вы написали свою съездовскую песню?
– Минут за двадцать.
– Я так и думал. Странно но если вы завтра отнесете ее в различные редакции, абсолютно не совпадающие в своей как творческой, так и идеологической направленности, я почти уверен – «Песню» напечатают все.
– Я ее написала четыре года назад, когда была без ума от Горбачева, от его преобразований и новых идей…
– Никаких реформ и, как вы говорите, преобразований Горбачев не делал, кроме, разумеется, того, что загубил великую страну. Но тут дело не в нем – пародия действительно симпатичная.
– Можно я еще что-нибудь почитаю? – воодушевилась девушка.
– Да чего уж там… кройте! – приободрил Сергей Сергеевич.
– Два небольших стихотворения: одно – про войну, а второе – про рекламу велотренажера. – Было заметно, что Маша немного освоилась и стала чувствовать себя гораздо раскованнее.
Она попросила разрешения снять свитер и, получив внезапный отказ, стала читать:
И сразу же еще одно:
Ну как? Вижу – вам нравится. Тогда еще одно – последнее. «Поэма о сапогах».