Звать к любви, когда весною
Темен лес и воздух синь, —
Ни Киприда и ни Геба,
Спрятав в сердце тайны неба
И с безмолвьем на челе,
В час блаженный расцветанья
Больше страстного признанья
Не поведали б земле.
При легкости переходов от прямого значения слова к переносному в поэзии Фета — в ней может цвести и сердце. «Сердце расцветает», «сердце раскрывается» — это обычные метафоры; у Фета сердце цветет, как ночной цветок среди других цветов
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу…
(«Я тебе ничего не скажу…»)
Ср. стихотворение, в котором не сердце цветет ночным цветком, а ночной цветок расцветает в сердце; оно начинается строфой
Только месяц взошел
После жаркого дня, —
Распустился, расцвел
Цвет в груди у меня.
Еще более яркий пример «скольжения» между прямыми и переносными значениями и смелого, наперекор «прозаической» логике, развития и реализации переносного значения находим в стихотворении 1888 г. «Прости! во мгле воспоминанья…».
Если в стихотворении 1856 г. «У камина» Фет сперва дает картину тускнеющих углей, а затем стремится передать то настроение, которое возбуждает эта картина, то в стихотворении «Прости! во мгле воспоминанья…» тепло камина нераздельно с душевным теплом воспоминания о вечере у этого камина. Душевное тепло вызывает контрастные образы «метелей» и «вьюги». Но хотя вьюга в душе, она студит и заносит снегом
Прости! во мгле воспоминанья
Всё вечер помню я один, —
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин.
Глядя в огонь, я забывался,
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
Избыток счастия и сил.
Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?
Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
Стучусь у сердца твоего?..
Здесь Фет предвосхищает Блока. Подобные стихотворения ясно показывают, насколько поэзия Блока связана с фетовской. Целый ряд символов, характерных для поэзии Блока («метель», «вьюга», «ночь», «сумрак», «заря», «мгла», «весна», «лазурь»), уже приближается к блоковским значениям в лирике Фета.
Ассоциативный принцип семантических сцеплений, построение стихотворения как развивающейся и оксюморонно реализуемой метафоры особенно характерен для поздней любовной лирики Фета.
Как у Тютчева есть основной любовный цикл — стихи, посвященные Денисьевой, у Некрасова — стихи, посвященные Панаевой, так и у Фета можно говорить об основном цикле любовных стихотворений, посвященном Марии Лазич. Но в отличие от стихов Тютчева и Некрасова стихи Фета глубоко ретроспективны, посвящены умершей, вызваны не непосредственным переживанием любви, а воспоминаниями о ней. И это вообще можно сказать о любовной лирике Фета ее питают больше воспоминания и мечты, чем непосредственное чувство. В большинстве любовных стихотворений Фета глаголы употреблены в прошедшем времени. В настоящем времени или в повелительном наклонении («Не избегай; я не молю…», «Прости — и все забудь в безоблачный ты час…», «Не упрекай, что я смущаюсь…», «Люби меня! Как только твой покорный…» и др.) глаголы даются преимущественно в любовных стихах последнего десятилетия. В период 1882–1892 гг., на седьмом и восьмом десятке лет, Фет пишет особенно много любовных стихов, и они почти впервые говорят о теперешней, а не о прошедшей любви, обращены к ныне любимой, а не только к образу прежней возлюбленной. Можно было бы говорить о втором любовном цикле Фета, если бы было известно, к кому он обращен, — хотя бы к одной ли женщине или к нескольким женщинам, вызывавшим в поэте чувство влюбленности, даже только ли новые переживания фиксированы в этих стихах или и старые творчески перемещены из прошлого. Для некоторых стихов последнее трудно принять, — настолько живо они рисуют перипетии любовных отношений, — но сам Фет объяснял их происхождение так, и несколько стихотворений посвятил теме былого молодого чувства, сохраненного в памяти старика «В. С. Соловьеву» («Ты изумляешься, что я еще пою…»), «Полуразрушенный, полужилец могилы…», «Все, все мое, что есть и прежде было…». Последнее стихотворение начинается так
Всё, всё мое, что есть и прежде было,
В мечтах и снах нет времени оков;
Блаженных грез душа не поделила
Нет старческих и юношеских снов.
И еще общее та же мысль звучит в стихах
Покуда на груди земной
Хотя с трудом дышать я буду,
Весь трепет жизни молодой
Мне будет внятен отовсюду.
(«Еще люблю, еще томлюсь…»)
Е. В. Ермилова тонко замечает о старческих любовных стихах Фета «…это все то же чувство влюбленности в жизнь, в ее вечную красоту, осознаваемую поэтом на исходе лет с еще большей остротой».
В сущности то же сказал сам Фет
Только встречу улыбку твою
Или взгляд уловлю твой отрадный, —
Не тебе песнь любви я ною,
А твоей красоте ненаглядной.
Ряд примеров необычайных для поэзии того времени метафорических ходов, связанных с любовной темой, приведен выше. Вот еще одно стихотворение, тему которого можно было бы — в грубом, конечно, приближении — обозначить так одна ты видишь свет в моей душе.
Качаяся, звезды мигали лучами
На темных зыбях Средиземного моря,
А мы любовались с тобою огнями,
Что мчались под нами, с небесными споря.
В каком-то забвеньи, немом и целебном,
Смотрел я в тот блеск, отдаваяся неге;
Казалось, рулем управляя волшебным,
Глубоко ты грудь мне взрезаешь в побеге.
И там, в глубине, молодая царица,
Бегут пред тобой светоносные пятна,
И этих несметных огней вереница
Одной лишь тебе и видна, и понятна.
Даже для ближайших к Фету поэтов стихотворение оказалось темным. Полонский, процитировав строки 7–8, пишет «Кто это? — Если женщина, то ведь она с тобой и любуется морем! Какой же это „побег"? — Какие надо усилия, чтоб догадаться, что ты страсть, внушаемую тебе женщиной, сравниваешь с кораблем, бегущим по морю. Да если и догадаешься насколько верны такие архивосточные сравнения? И там в глубине…" — Да тут целых три глубины глубина неба, глубина моря — и глубина твоей души — я полагаю, что ты тут говоришь о глубине души твоей. Но полагать или догадываться мало. Кто не догадается, тот ничего не поймет». Полонский убеждает Фета «усовершенствовать» стихотворение, «если не для понимания толпы, то хоть для понимания наиболее эстетически развитых читателей». К. Р. понял «светоносные пятна» как отражение звезд в воде и советовал Фету заменить прилагательное «Средиземное» каким-нибудь нарицательным. Но оказалось, что и К. Р. не понял образа. «Знакомый по плаванию только с Балтийским, Черным и Средиземным морями, — отвечал ему Фет, — я не знаю, есть ли в других морях, кроме Средиземного, то фосфорическое подводное освещение, на котором основано мое стихотворение. Я совершенно согласен признать необузданно смелым отождествление собственной груди с морем, взрезаемым килем корабля, но это сравнение так животрепещуще передает то, что мне хотелось сказать, что я готов за него подвергнуться самым беспощадным упрекам».