"Давайте прощаться," Ахмет обнял каждого из них. "Как управитесь на Земле, милости просим к нам," слезы навернулись Ибрагиму на глаза. "У нас всегда тихо, спорщиков нет и рыбалка хорошая. Живем душа в душу." "Верно," поддакнул Галляметдин. "Hа Земле ничего, кроме раздоров, вы не найдете. Разве их, оглашенных, примиришь?" "Природа там, говорят, красивая," вставил Ибрагим. Зато люди нередко грызут друг друга." "Поганое место," согласился Ахмет. "Тамошняя история однообразна. Бесконечная череда убийств, перемешанная с грабежами, изнасилованиями и другими преступлениями меньшего разряда." Он озабоченно взглянул на небо и замер, прислушиваясь к чему-то. "Мне пора. Не подходите близко. Берегите свои глаза. Лучше укройтесь за пригорком. Может случиться ураган или землетрясение, я точно не знаю. Ждите пока не успокоится, потом возвращайтесь домой." Ахмет пересек поляну и остановился на краю бездны. Резким движением он достал из-за пазухи гатжит и своими корявыми, натруженными пальцами сделал несколько манипуляций. Как и раньше, рой светящихся мошек охватил его голову. Плотная масса искорок сновала во всех направлениях, создавая интенсивный ореол. Сполохи цветного пламени заметались по лесу, по траве, по скалам. Ахмет подождал полминуты и сильно оттолкнувшись, прыгнул вниз. На мгновение пропасть озарилась ярчайшим светом, затем грянул гром и мир опять погрузился в мрак, безмолвие и недвижность. Его оставшиеся друзья подошли к месту, где несколько минут назад стоял Ахмет. Из пропасти тянуло жаром. При свете факела они пытались рассмотреть последствия отлета. Кустарники превратились в пепел, скалы оплавились, речка выкипела и на месте русла валялась закопченная галька. "Алла бирәчәк аңа ярдәм (пусть Аллах даст ему помощи)," пожелали его единоверцы.
Глава Восьмая
Резкий порывистый ветер гнал белые пушистые облачка, уже пламеневшие на востоке. Загорался новый тяжелый день. Костры русских войск мерцали до самого горизонта, охватывая Казань плотным кольцом. Их неровный неяркий свет отбрасывал красноватые отблески на загаженный, утоптанный снег и черные силуэты людей, спящих вокруг. Московская монархия двинула против казанских соперников 150-ти тысячную армию, в пять раз превышающую силы защитников города, многочисленную артиллерию и даже знатоков минных подкопов из Англии. Все это требовало "ока государева" и постоянного снабжения продовольствием и снаряжением. Вот и сейчас, стоящий на крепостной стене Зайган, разглядел в предрассветной мгле баркасы, переправляющие через Волгу новые запасы оружия и свежие войска из Свияжска. Их было десять, они были тяжело нагружены, но быстро двигались под надутыми парусами. Белый царский шатер стоял на другом берегу, на крутояре; в редеющем полумраке его можно было узнать по красно-желтому свету сотен факелов и многолюдью толпившейся охраны. Зайган поморщился от боли. Рана в плече бередила и не давала уснуть. Было ему под сорок, из которых двадцать лет прослужил он верой и правдой нукером в отряде мурзы Кызылбаши; богатства большого не нажил, но достаток появился, жил он с семьей в своем домике, в конюшне стоял пяток лошадей, мурза аккуратно платил жалованье; все они были сыты, одеты и обуты. Русские всегда беспокоили Казанское ханство, но всегда их атаки отбивали, так должно было случиться и в этот раз. Он вспомнил свою жену и детей, которых оставил полгода назад в Арске под охраной князя Епанчи и его конницы. "Они искусные воины и победят захватчиков," попытался успокоить он себя. Сырой ветер пронизывал его до костей. Bойлочный кафтан, облекающий его тело, поверх которого был надет стальной пластинчатый панцирь, плохо грел. Его задубелое лицо покраснело от холода, а рана все ныла. Он уселся поудобнее в углу на скамье, натянул баранью шапку до ушей, но сон не шел. Воспоминания о вчерашнем штурме будоражили его... Двенадцать осадных башен подвинули к воротам царские артиллеристы. Между крепостными стенами и пушками оставался только ров, местами заваленный землей и бревнами. Фрязские инженеры, ученики Леонардо да Винчи, соорудили эти башни на "три боя" и после нескольких умелых залпов стены ярко пылали. Взрыв подкопа под воротами послужил сигналом. Запищали свиристелки, задудели трубки, загремели барабаны. Как саранча двинулись на приступ русские войска. Да много ли среди них было русских? Здесь были и касимовские татары, и мордвины, и черкесы, а также разношерстный европейский сброд - немецкие, итальянские и польские наемники пришедшие пограбить казанцев. Первые ряды несли лестницы, по которым, перебравшись через ров, они тут же карабкались наверx. Железные крючья накинутые на зубцы плохо держалиcь и нередко соскальзывали, сбрасывая атакующих на жесткую землю. Мусульманские воины поджидали тех, кто сумел забраться на стены. Чужаки гибли сотнями под смертельными ударами, но будто бы и не замечали потерь. Бесстрашные женщины вилами отталкивали лестницы, кидали булыжники и лили на ратников кипящую смолу из огромных чанов. От пушечных и пищальных выстрелов закладывало уши. Подобно падающему дождю, носились тучи стрел, поражая без различия как защитников, так и нападавших. Лязг мечей и сабель, грохот ударов о доспехи, хруст ломающихся костей леденил души. Татарские богатыри сошлись с врагом врукопашную, нанося им тяжелый урон. Их изогнутые острые сабли рубили и кололи злодеев, с одного удара снося им головы, руки и ноги, и те, с криками боли, падали в лужи собственной крови. Татарские топоры и булавы крушили и дробили черепа завоевателей и ни щит, и ни шлем, ни кольчуга не могли уберечь московских воителей от неминуемой гибели. "Мало нас," с горечью думал Зайган, протыкая копьем очередного стрельца. "Ногайская орда, наши ближайшие соседи, отказали в помощи. Им важнее дружба с московским царем. Так царь нас всех поодиночке и передушит." Пушки на высоких лафетах крупной картечью беспрерывно косили ряды русских. Сверкало пламя, гремели выстрелы, густой едкий дым окутывал батарею. Видя ужасную гибель своих сородичей многие наступающие оробели и, чтобы избежать битвы с татарами, не дойдя до стен ложились на землю, притворяясь убитыми, и дожидались ночи, чтобы уползти к своим. Зайган рубился с тремя бородачами, они были вооружены бердышами, железные шапки с бармицами закрывали их лица, они подпрыгивали и громко ухали, пытаясь испугать, от них несло куревом и водочным перегаром. Одного Зайган заколол, другого зарезал, а третий, отшвырнув свой чекан, выстрелил из самопала. Свет померк в глазах у Зайгана. Пошатнулся он от острой боли, челюсти его еще были сжаты в свирепом оскале, но руки больше не держали оружия. Ноги батыра подогнулись и он рухнул лицом вперед. Tьма обступила его.
Медленно, как бы через толщу воды, звуки стали проникать в его сознание. Он стал различать голоса, плач, смех и стоны. Веки его вздрогнули и пальцы зашевелились, сгребая щепки и мусор с деревянного помоста, на котором он лежал. Зайган открыл глаза. Превознемогая боль в плече, но опираясь на здоровую руку, он привстал. Комната, в которой он находился, была заполнена ранеными. Одни молча лежали, страдая с закушенными от боли губами, контуженные в грудь хрипели, потерявшие конечности приглушенно подвывали; другие, легкораненые ковыляли взад - вперед, помогая своим товарищам и пытались облегчить их боль. Воздух был сперт и насыщен испарениями нечистот. Масляная лампа бросала бледный свет на покалеченные человеческие тела, обмотанные белыми тряпками. Двое мужчин на соседних лежаках вели неторопливый разговор. "Безнең җиңү (Hаша победа)," услышал Зайган замечательные слова, от которых затрепетало и запело его сердце. Могучий прилив энергии охватил все его существо. "Руслар китте? (Русские ушли?)?" прервал он беседующих. "Нет, они еще здесь, но перетрусили здорово," обернулся к нему небольшой румяный крепыш, лет двадцати пяти, одетый в ватный халат и тюбетейку. "Русские убежали в свой лагерь и загородились щитами. Полегло их вчера видимо-невидимо. Сейчас ждут нашего удара," со смехом добавил его собеседник, безусый подросток с ломающимся голосом. Он сидел на свернутой медвежьей шкуре, его руки, кулмэк и шаровары были испачканы красным. Позади них на грубом столе стояли фарфоровые и жестяные тазы, до верха наполненные ветошью и бинтами, валялись щипцы и пилочки, которые можно было бы причислить к разряду хирургических инструментов; длинные полки вдоль стен прогибались от множества разноцветных баночек и бутылочек, содержащих, по видимости, медицинские снадобья. "Как вы себя чувствуете, абый?" обратился к Зайгану тот, что постарше. "Мы промыли вашу рану и вынули свинец. Ничего серьезного. Скоро заживет." "У нас все выздоравливают," обнадежил его подросток. "Главное, покой и вера." Зайган попытался встать. "Пойду на башню. Посмотрю, где враг." Он стал одеваться. Вдвоем лекари помогли ему, потом принесли его ичиги. На него накинули его кафтан, застегнули панцирь, напялили шапку и, опираясь на плечо юноши, Зайган неуверенно вышел... и пробудился. По прежнему сидел он на скамье на крепостной стене, его спина упиралась в угол между лестницей и башней. После вчерашней битвы его тело болело и кровоточило, синяки и порезы на руках саднили, но душа ликовала... Он и не подозревал, что все-таки задремал, вспоминая прошедший день. Вокруг него уставшие защитники прикорнули возле лафетов и бойниц. Они накрылись тулупами, бараньими и овчинными шкурами, но даже во сне их руки сжимали оружие. Неподвижные фигуры часовых стояли на страже. Сколько он спал? Солнце, пробиваясь сквозь пелену синеватых туч, уже поднялось над горизонтом и светило своими бледными лучами на обороняющийся город и вереницу парусных кораблей у речного причала. На черневшей подпалинами кострищ заснеженной равнине копошились захватчики. Их действия были непонятны, казалось, что они собираются уходить. Зайган повернулся и взглянул вниз. Улица, примыкающая к поврежденным воротам, была завалена битыми кирпичами, обломками бревен и искалеченными человеческими телами. Дым от отдаленного пожара стлался над бесконечной чередой соломенных крыш. Рядом с воротами стоял пышный и монументальный ханский дворец. Он был глух и молчалив, тень несчастья покрывала его и только слабый огонек сиротливо тлел в зарешеченном окошке верхнего этажа. Но казанцы верили в свою победу. В морозном воздухе звучали отрывистые воинские команды, цокали копыта конных патрулей, скрипели колеса повозок, подвозящих боеприпасы, и на центральной площади хан Ядыгар делал смотр своим дружинам. Тем временем прохожие торопились похоронить погибших, артель плотников, громко перекликаясь, восстанавливала постройки, хозяйки разжигали свои очаги и пекли хлеб, а с минарета, как голос надежды, доносился протяжный зов муэдзина.