– Я тебя отвлекаю?
– Да нет, даже свет не загораживаешь, – хмыкает Черный и возвращается к работе, отметив, как тягостно переводить взгляд с человека на вещь, – только глупых советов не давай. Если поставить правее, здание обрушится.
– Что здесь будет, финансовая компания? – Белая явно оглядывается назад, на пока пустующий перекопанный квадрат и говорит, – с радостью бы посмотрела.
Черный качает головой, раздражительно завидуя таким людям, которым нечего делать по утрам сред – самой середины недели – кроме как изводить чем-то занятых и пробовать на них свои навыки язвы.
– Твоя форма не именная, – отмечает Белая, проходя мимо брюнета в слепую зону зрения: теперь её голос звучал боковым дребезжанием легкоплавкого металла.
– А может, я не хочу знакомиться? – сворачивает Черный бессовестную ложь в вопрос, занимается любимым занятием.
Белая характерно садится на деревянную перекладину рядом с парнем, во влажном воздухе слышится сухой шорох её черной куртки.
– Ну, у тебя нет выбора – я же уже представилась и запустила процесс.
Черный ищет на сером фоне красную каску своего коллеги, нервно маячившего рядом в неподходящие моменты и куда-то моментально проваливающегося в таких ситуациях, и шумно выдыхает запекшийся в горле воздух. Обернувшись, он опускается рядом с Белой, сразу стараясь уловить и зафиксировать её запах (извращенская привычка) и идентифицирует аромат дешевых (но не самых) сигарет.
Даже невооруженным глазом можно отметить, насколько эта девушка выглядит молодо на плане гнильно-черных зданий и дорожной заправки. Городской пейзаж вполне может представиться и хмуро-каменным видом ржавых трещин и пятен, вязко-образных дорожек и кочек грязно-желтой травы. Сейчас был примерно такой везде, даже рядом с высотками центра царила атмосфера измученной зимы.
Белая со своими синими губами и красными кончиками ушей так вписывалась – и одновременно нет.
– Черный, – брюнет снимает одну перчатку и протягивает руку, но Белая вкладывает в нее сигарету вместо рукопожатия, – у меня нет с собой зажигалки.
– А я думала, скажешь, что не куришь, – девушка говорит даже как-то радостно и протягивает свой огонек, несколько секунд освещающий его холодные пальцы: Черному сам мороз лизнул пальцы, когда их руки соприкоснулись.
Они выпускают дым по очереди и растягивают перерыв с пяти минут на десять, а потом и на пятнадцать – Белая курит явно дольше Чанеля, потому что делает это красивее и изящнее, но чаще разбавляет выдохи словами, так что основные сгустки дыма вырываются неравномерно.
– Не пойми неправильно, я привыкла глотать взглядом чужие лица, и твое требовало срочного вмешательства, – говорит она, слегка наклоняясь к парню, так, что его дыхание приземлялось Черному на колени.
– Мне каждый встречный говорит, что с моим лицом что-то не так, – устало бормочет Черный и прикасается к своим ногам, словно ожидает почувствовать их теплыми, – но никто не может нормально объяснить, что.
– Не «не так», – у Белой ресницы на вскидку где-то пятнадцать миллиметров и это чертовски несправедливо – такому обсидиану еще и красивое обрамление, – просто меня зацепило.
У Черного давно не было ощущения какой-то компании и он не ожидал его возродить на рабочем месте с хвостом ветра под водолазкой и обжигом легких чужим табаком; Белая разбавляет ему атмосферу и завораживает мастерством управления с фитилем, особенно такими слегка дрожащими красными пальцами – болезненно искусной красотой.
– Если бы сейчас пошел дождь, я хотя бы развлекал себя, считая капли на шее, – говорит Черный ерунду, уже прочувствовав почву, что можно, что презрение у других людей – у Белой понимающая усмешка.
– Хочу прийти сюда, когда будет заливаться цемент, – вдох девушки очень глубокий, её горящий кругляш зажигается, как уменьшенная версия солнечной вспышки, – может, оставить отпечаток, посмотреть, как увековечивается твой след. Не часто мы можем оставить то, что застынет в веках. Некоторым этого не удается сделать ни разу.
– А построенные тобой здания можно считать следом? – спрашивает Черный, понимая, что его работа – коллективный труд, и это, возможно, совсем не то, что имелось ввиду, а значит слишком безнадежно и грустно в его случае.