Кирилл».
Настя прочитала письмо раз, другой. Чувства ее будто оцепенели. Она понимала сейчас только одно: до чего нелепо и глупо все получилось! Кириллу Ивановичу не нужно было писать письмо, а мужу распечатывать его!.. Василий ходил в столовой и, судя по кашлю тетки Акулины, притаившейся за ширмами, курил папиросу за папиросой.
Настя ждала, предвидя тяжелое объяснение. И чем дольше не заходил к ней муж, тем быстрее возвращалась к ней уверенность.
«Пусть будет что будет, — думала она, — с Кириллом Ивановичем, с мужем, со мною, наконец... Главное в Лене! А он поправляется и с того года должен снова пойти в школу, жить, как все его сверстники. Вот в чем мое спасение, смысл моей жизни, и я ни при каких обстоятельствах не утрачу его!»
Она представила сына в пальто, серой кепочке, миловидного, белокурого, с разрумянившимися щеками, гуляющего в хвойном лесу по знакомым тропинкам, неизменно выводящим к Москве-реке. Тихо, сухо, воздух прозрачен, Ленечка дышит им, и воздух целебно овевает его слабые легкие...
— Можно? — вполголоса спросил за дверью муж.
— Да.
Василий смотрел куда-то мимо Настиной головы, все такой же бледный, с измученным отчужденным лицом.
— Ты любишь его?.. Ответь честно, прошу тебя! — заговорил он.
Это был самый трудный вопрос для нее. Когда-то там, в командировке, она уже была готова остаться с Кириллом Ивановичем, но болезнь сына все перевернула в ее душе.
— Хоть убей, не знаю... — упавшим голосом проговорила Настя, ощущая на своих губах какую-то дурную лживую улыбку, так не вязавшуюся с тем, что ожидал от нее муж.
— Тогда как же понять «моя надежда» и прочие нежности? — не скрывая своего пренебрежения к жене, густо покраснев, произнес Василий.
Она подавленно молчала. Потом заговорила:
— Не знаю как... — и тотчас добавила: — Ну что толковать о прошлом? Его не вернуть...
Он вскочил, достал папиросу и незакуренную сунул в рот.
— За кого ты меня принимаешь, скажи? Разве я похож на человека, способного заедать чужой век? Мало же ты знаешь меня... Лгунья! — почти выкрикнул он ей в лицо. — Решим так: или ты немедленно, завтра же уходишь к нему или... Впрочем, решай, как считаешь нужным... Я не гоню тебя. О Лене ты подумала?
— Это жестоко, Василий! И не кричи, — Настя всхлипнула, закрыла лицо руками. — А уходить я никуда не собираюсь...
— Та-а-к...
Он закурил, сделал несколько глубоких затяжек, обжигая пальцы, но, как видно, не замечая этого. Страдальчески сморщась, Настя следила за ним, чувствуя себя в полной власти мужа и не зная, что сказать еще, что сделать.
— Ладно, — пробормотал он, гася окурок, — пора расходиться. Время покажет...
Он ушел спать в Ленину комнату и с этого вечера как бы перестал замечать жену, разговаривать с нею. Настя положила про себя терпеть и ничего не предпринимать первой.
И лишь однажды ночью, когда телефонный звонок разбудил их, и Василий, взяв трубку, не услышал ответа на свое «слушаю», он обратился к жене:
— Иди, вероятно, звонит тот, кто всегда с тобой вместе! Да аппарат забери на кухню, не мешай нам с Акулиной досыпать.
— Алло! — сказала в телефон Настя, закрывая кухонную дверь.
— Настюха моя, извини за беспокойство... Есть новость... меня сняли с редакторского кресла, чтобы впредь не прыгал выше головы и не позволял себе политической близорукости! Так записано в решении. А я не согласен с ним, и оно меня не напугало. Допишу роман на свободе. Об одном скорблю: не успел напечатать тебя. Аркашка теперь зарежет твою рукопись, он такой... Да ты слушаешь?
— Слушаю. Вы меня словно обухом по голове хватили...
— Еще неизвестно кто кого! Соображаешь? Алло, алло, когда ты будешь в институте? Я хочу повидаться с тобой...
Настя положила трубку, у нее и в самом деле голова раскалывалась от накатившейся боли. Рушились все ее надежды увидеть в скором времени повесть напечатанной. Сколько труда, переживаний — и все напрасно!
«Ну и не везучая ты женщина, Настасья Воронцова, ни в деловом, ни в личном... Разведется со мной муж, возьму девичью фамилию, и заживем мы вдвоем с Ленечкой, родным моим мальчишечкой!..»
Настя уронила голову на стол, на сложенные крестом руки. Лучше бы поплакать, но слез не было. За что бьет и бьет ее жизнь? И близких не щадит... Неужели за те несколько часов, проведенных на берегу Волги в особняке с башенкой? Одной страшной болезни сына с избытком хватило бы!
Пройдет когда-нибудь, должна пройти ее полоса невезения! А сейчас она ничего не знает, ничего не может решить, что делать, как жить дальше. Тяжело, горько и пусто в ее изболевшейся душе.