— Постой, я, кажется, слыхала что-то от тетки... — девушка наморщила свой красивый лоб, — да, точно. В наш дом требуется истопник!
И они сошли вместе.
Прежде чем идти к Антонине, завернули в домоуправление, а оттуда посмотреть комнату, предназначавшуюся для истопника.
Антонина, как открыла дверь, так и оторопела на пороге: потолок низкий, свет едва брезжит из оконца — никакого сравнения с ее просторными хоромами. Однако она поспешила спрятать свое первое впечатление: ей очень хотелось поселить рядом с собой сводную сестру с мужем-студентом. Антонина трудно привыкала к Москве, скучала.
— Попросишь сделать ремонт, и тогда все преобразится, уверяю тебя! — принялась она уговаривать Марию, шагами измеряя комнату. — А места вам хватит, тут проживала семья из четырех человек.
— Да я согласна, напрасно агитируешь меня! — отвечала Мария.
Через несколько дней они переселились. Комендант общежития поднесла молодым стол, два венских стула, кое-что из посуды на развод. Добришко погрузили на ломового извозчика и сели сами.
Со двора тронулись под радушные напутствия общежитейцев, а два товарища Михаила отправились с ними: помочь устроиться на новом месте, поздравить новоселов.
Ехали трусцой: извозчик-бородач то и дело подгонял своего битюга, покрикивая на него:
— А ну, Малый, не балуй, честно зарабатывай на овес!
Малый слушал, поводил ушами и знай себе неторопливо, с врожденным достоинством, переставлял свои монументальные ноги, внизу обросшие кустами шерсти.
Комнатенка была квадратной, и все вещи уместились, сразу придав ей уютный вид.
Пришла и Антонина с теткой Дарьей Степановной.
Всей компанией отправились смотреть «кормильца». Котел помещался в высокой без окон комнате, освещаемой электрической лампочкой. Сверху, как с капитанского мостика, к котлу вела железная лестница.
Гости, пожелав любви и совета молодой семье, распрощались в двенадцатом часу, а новоселы продолжали любоваться своим жильем. Особенно нравился им покрытый скатертью стол с хрустальной вазой посередине. Вазу подарила Антонина.
Потом сходили снова, уже вдвоем, в котельную, подбросить угля.
— Ты, Миша, не беспокойся, я тебе помогать стану, — ласково говорила Мария, заглядывая ему в глаза. — Не только с топкой котла, а во всем помогать... Понимаешь? Я очень верю в тебя и в твой успех на сцене!
— Спасибо, милая! Для меня это очень важно! — отвечал Михаил растроганно, обнимая жену. — Ну теперь мы с тобой заживем в отдельной-то комнате, —добавил он.
— Ясно, заживем! — весело подхватила Мария, имея в виду не только их собственное благополучие, но и думая о матери с Настенькой.
Вот когда, никого не стеснив, они могут пригласить к себе на каникулы Настеньку и показать ей столицу, в которой девочка еще ни разу не бывала. Да от одной только этой мысли Мария начинала чувствовать себя во сто крат счастливей!
Г Л А В А VII
С отъездом в Москву непривычно тихо и пусто стало у Ксении Николаевны с Настенькой.
Заметно притих и городок. Состоятельные люди переселялись в столицу, в большие города, чтобы замести следы прошлого, уцелеть, спасти кое-какое добришко.
Прикрыли частную торговлю. На базарной площади веяло запустением: надсадно скрипели от ветра доски на витринах, приколоченные на скорую руку вкривь и вкось.
Ксения Николаевна уже не так горестно вздыхала, вспоминая о смерти мужа, — трудно было бы ему, хозяину, пережить такое.
За хлебом в булочную по утрам образовывались огромные очереди, а к обеду не было ни хлеба, ни очереди, доносился лишь дразнящий запах из полуподвальной пекарни.
Ксения Николаевна с Настей кое-как перебивались на картошке и овощах. На остальные расходы Мария высылала по десятке в месяц от своего небольшого жалованья.
Ксения Николаевна получала деньги и возвращалась с почты заплаканная. Сама еще была в силах заработать на кусок хлеба, но где и как?
Она предпринимала попытку за попыткой устроиться на работу, по нескольку раз обошла все городские учреждения, просилась в уборщицы, в нянечки, в прачки. Иногда оказывалось, что места были, но... не для вдовы торговца Самохина.
Дома ее ожидала Настя с вопрошающими, готовыми вспыхнуть радостью или затуманиться печалью светло-бирюзовыми глазами.
На худенькой спине дочери было видно, как шевелились лопатки. А что она — мать — ставила на стол? Толченную в воде картошку с кусочком хлеба. Вдобавок носились слухи, что на хлеб будут введены карточки.