У Настеньки — разношенные подшитые валенки и ветхое, не по росту пальтецо. Даже перешить не из чего: все, что хранилось в сундуке, пришлось выменять на продукты.
Лежа ночами без сна, Ксения Николаевна думала, что для вдовы комиссара Воронцова работа, конечно, нашлась бы, и без дров в зиму они не остались бы.
Ну, хорошо, она виновата, она была женой торговца, но за что же страдать Настеньке, оставшейся несмышленышем после отца?
Плохая она, видно, защитница дочери, всю жизнь прожившая за спиной мужей! Другая в ее положении давно бы нашла выход, не морила бы голодом девчушку. И сама на что стала похожа!
— Уезжайте отсюда, Николаевна, здесь вас каждая собака знает, не простят вам Родиона Гавриловича, — сказал ей как-то бывший сосед мужа по торговле, сам намереваясь покинуть городок.
Ксения Николаевна выслушала его безучастно: куда ей ехать, зачем и с какого достатка?
Собираясь однажды утром в исполком для задуманного разговора, она посмотрела на себя в зеркало. Худая черноволосая женщина, еще не совсем старая, но уже с поседевшими висками, глядела на нее темными, запавшими глазами.
Ксения Николаевна осторожно приоткрыла стеклянную дверь исполкома, уже заранее конфузясь делегатки в красной косынке за письменным столом, ее строгого недружелюбного взгляда. Мысленно подбадривая себя соображениями, что не для себя просит, а для дочери, Ксения Николаевна приблизилась к столу, поздоровалась.
Делегатка слушала, не глядя на просительницу, чуть приподняв голову от бумаг. Она сама была вдова, участница гражданской войны, где и потеряла мужа. Делегатку часто мучили головные боли — результат контузии, — и тогда она становилась особенно резкой, непримиримой к таким, как Ксения Самохина.
— Вот когда вы вспомнили про комиссара Воронцова, — укоризненно заговорила делегатка, вскидывая усталые глаза на Ксению Николаевну. — А когда вторично под венцом с торговцем стояли, не думали о будущем своих детей?
Делегатка побледнела, у Ксении Николаевны темные круги поплыли перед глазами. Она тихонько закрыла за собой дверь — легче, наверно, умереть с голода, чем прийти сюда второй раз!
На следующий день ее ждал новый удар: в городской газете был опубликован список граждан, лишенных права избирательного голоса: лишалась голоса и Воронцова Мария, ее дочь, причисленная к иждивенцам нетрудового элемента.
Имени Насти, как несовершеннолетней, не упоминалось.
С газетой в руках прибежал со своей половины сын тетки Акулины.
— Хлопотать нужно, Ксения Николаевна, справедливости требовать. Сейчас же, сию минуту!
Ксения Николаевна поспешно собралась в исполком: она шла на сей раз не просить — требовать!
— Мария — комсомолка и с четырнадцати годков сама себе добывает кусок хлеба. За что же ее обидели? — со сдержанным чувством затаенного гнева, стоя перед председателем комиссии, говорила Ксения Николаевна. — Воронцов, ее отец, от такой несправедливости в гробу перевернется...
— Напишите заявление, разберемся.
— Извините, писать я не мастак, вы уж без бумажки разберитесь! — настаивала Ксения Николаевна.
— Эх, мамаша, напутали вы в своей жизни! Ну, садитесь. Сумеете писать под диктовку? Воронцова, красного комиссара, весь городок помнит! Ошибочка тут насчет лишения вкралась...
Отправляя Марии очередное письмо, Настя ни словом не обмолвилась в нем, как мать ходила в исполком восстанавливать ее доброе имя.
— Ни к чему, — сказала Ксения Николаевна, — было и прошло...
С нескрываемым обожанием Настя смотрела на мать, она уже давно научилась примечать разницу между своей мамой и матерями некоторых подружек, которым ничего не стоило угостить дочку увесистым подзатыльником или грубо накричать, когда можно было ограничиться несколькими строгими словами, спокойно сказанными.
Подружки эти находили, что Насте завидно повезло с мамой.
«Так же, как и с сестрой!» — добавляла про себя девочка. Она еще не говорила подружкам, что учится с ними последний год: окончит семилетку, а там прощайте родные места — Мария зовет ее к себе в Москву.
Куда поступить учиться, Настя еще не решила. В мечтах своих она уже успела переменить несколько профессий: инженер-строитель, летчик и, наконец, машинист, как отец Михаила. Как хорошо промчаться на огромном паровозище среди ночи: темень, жуть, ни зги не видно, а ты сидишь у окна и знай себе подаешь свистки на переездах.
В способностях своих Настя не сомневалась: ей одинаково хорошо давались и математика, и русский язык. А сочинения по литературе всегда читались в классе вслух. И если по математике она как бы негласно соревновалась с одним из лучших учеников, то в сочинениях Анастасии Воронцовой не было равных!