Дианка ходила заплаканная. Уж кого-кого, а ее дед Тарас любил больше всех. Потому что судьба у нее такая горькая. Считай, без отца, без матери выросла. Отца — того давненько леший из дома унес, мать на ферме с утра до вечера. Так дед Тарас ее и вынянчил. Но и Дианка в долгу не оставалась, такая ласковая. Бывало, ни одной конфетки сама не съест — половинку деду Тарасу.
Похоронили деда Тараса с почестями: играла музыка, и безбородый батюшка в брюках дудочкой кадилом чадил, потом, как и полагается, вынесли деда из хаты ногами вперед и понесли на кладбище. В общем, все прошло честь по чести, как сказал бы сам дед — систематически.
Только Дианка после похорон заупрямилась: не пойду замуж — и все тут. Мать и так и эдак ее уговаривала: перед людьми теперь совестно, ведь уже зарегистрировались. Но Дианка стояла на своем: «Не пойду. Может, я только из-за деда и выходила замуж, потому что он просил. Теперь — не хочу. Да и за кого идти?» Андрея ведь она и не знала совсем. Ну, учились когда-то вместе, в лапту играли — и все. Однажды, когда Андрей уже вернулся из армии, встретились на узкой тропе, у речки. Он руки расставил, загородил дорогу:
— Угадай, чего я хочу?
— Блинов, — сказала Дианка, — блинов со сметаной.
— Дурочка! — Андрей схватил ее за руку и не отпускал, хотя она и вырывалась. — Жениться на тебе хочу — вот что!
Дианка расхохоталась ему прямо в лицо — не поверила. Она считала себя очень некрасивой, и чтоб такой видный парень, как Андрей… Шутит он, смеется над ней… Андрей вдруг притянул ее к себе, прижал и, краснея и задыхаясь, пообещал:
— Вот пришлю сватов, тогда похохочешь!
И вправду — прислал. Как в старину, честное слово. Дед Тарас заохал, засуетился:
— Порода у них добрая, выходи, внучка, не пожалеешь.
Согласилась тогда Дианка, чтоб только деду Тарасу не перечить. Да и мать присоветовала: не курит, смирный и лицом пригожий. К тому ж, куда ни верти, жизнь на клин сходится: не в вековухах сидеть, двадцатый год пошел.
Правда, не этого хотела мать для Дианки, для единственной своей. Как окончила та десять классов, то последние гроши собрала да в город в институт поступать отправила.
Не прошла Дианка по конкурсу, одного с половиной балла не хватило. Погоревала она тогда, когда из города ни с чем вернулась, а назавтра еще затемно с постели поднялась и пошла на ферму помогать матери. Та, как увидела ее с подойником в руках, чуть в голос не заголосила:
— Дочушка моя, зачем же я тебя учила-приглядывала? Неуж для того, чтоб с десятилеткой коровам хвосты заносить?
— Ладно тебе, мам, — только и сказала в ответ Дианка, — может, еще, как ты, орден себе заработаю.
Не сразу, но улеглось и материнское сердце, а тут еще и свадьба подтрапилась, — вроде бы и все хорошо, ан нет: горе идет, за собой другое ведет. Заупрямилась Дианка — не пойду замуж.
— Ну что ж, — сказала мать, — никто тебя не неволит. Только потом спохватишься.
— Может, и спохвачусь, а сейчас не хочу!
Обняла она мать, прильнула к ней, ласково заглядывая в глаза, и вдруг спросила:
— Мам, почему меня так зовут?
Она стеснялась своего имени и часто спрашивала у матери, откуда оно такое, недеревенское, но мать только плечами пожимала, отговаривалась: «А вот деда твоего Тарасом зовут. Лучше, чтоб тебя Тарасом звали?»
Но сегодня Дианка не отстала от нее, потребовала.
— Отец у тебя такой был — выдумщик. Наградил имечком да и скрылся с глаз долой.
Только теперь Дианка задумалась: ведь правда, должен же и у нее быть отец, хоть она его никогда и не видела, не вспоминала даже.
«Такой выдумщик», «наградил имечком»… Может, и хороший был человек. Чудак только. Как дождь среди зимы.
— Сказал: поеду учиться, — продолжала мать, — а уехал — как в воду канул. Говорят, выучился, художником стал.
— И даже писем не писал? — спросила Дианка.
— Почему не писал? Года два писал, да я не отвечала.
— Почему?
— Не знаю. Гордая была. Да и глупая, вроде тебя. Только что толку об этом теперь вспоминать? Давай забудем про него, ладно?
— Ладно, — сказала Дианка, но сердце все равно ныло: какой он был, ее отец? Она ведь на мать нисколечко не похожа. Значит, на отца? Может, и он такой же был: непутевый и некрасивый.
Мать, как услышала, даже руками всплеснула:
— Ты что это на себя наговариваешь? Да за такую девку…
— А глаза? — в упор спросила Дианка.
Глаза у нее и в самом деле были чудаковатые: косые не косые, а невидящие. Будто глядела она на человека, а видела что-то совсем-совсем другое — нездешнее.