Обернулся тем временем Митька, да мы пошли кругом сидеть. А как сидели, сидели, балаболили, ведро опорожняли, так оно и опустело до дна совсем. По новой меня отправили за провизией, только теперь уж не как прежде – опыт есть, да и Митька захмелевший не на лавке, но под лавкой лежит. Один пошёл. В обеденную захожу повторно за тот день, тише дверцу приоткрываю и призакрываю, вдруг, что Борька ещё на месте своём работницком. Гляжу, – никого. Одна только попадья у шкафа стоит, ключом замок отпирает. Отпёрла. Я черпалом, как и задумано, набираю ведрину доверху и к выходу уж направляюсь. А она, бестия, о платеже мне твердить в спину начала. Обернулся, а она … совратила брата твоего, шельма такая.
И теперь живу, спать спокойно не выходит, ворочаюсь с бока на бок ночами. Не разумею, как поступать, делать чтоб по совести всё. И так бы и мял боками в перине клещей, если б только намедни не пошёл с огорода путём не через нужник, как обычно заведено, а через двор, решил я так дорожку сократить. Смотрю, что делается во дворе, глаза протёр, показалось может, а нет, не показалось – хоронят кого-то. Вопросил кого, да отвечено мне было – поп помер.
Уяснил я в тот миг, как по совести заделать. Пошёл, к попадье посвататься. Накинулась на меня, дура, думал я грешным делом, бить сейчас будет, а она расцеловала. Только изъян один был. Коли на неё тень падёт, так никому дела нет, а моя персона тут во внимании. Она-то с попом, конечно, обручена была. Вот. Так я ей сказал то, мне ответ в раз же последовал, что сам он их и обручал, да сам то в могилу и унёс.
Вот сей предмет я тебе, сестрица, описал, покуда письмецо позволили начеркать. Просьбы ко тебе у меня две имеется: матушке ни слова не молви, ни полбуковки о деле, да постарайся как-то выслать голубкою денежек на пищу братцу твоему, уважь, да гостям на угощения. Ответа твоего ожидая, целными днями просиживаю у голубятни,
твой братец.
11 февраля.
-
Село Борисова гора,
в поповское поселение.
И тебе не хворать, братец.
Расстроен ты был нашим с мамой решением? Сожалею, но ничего тут не поделаешь. Как ты говоришь “не подарок молодец был”? Да уж куда там до подарка, мы только недавно двери в свои комнаты на ночь швабрами подпирать перестали. Хочешь, сердись себе на здоровье, мы тебя в поселение отправили не потому, что тебе так лучше будет, а чтоб ты, черт проклятый, нам жизнь отравлять перестал своим пьянством и скудоумием. Хорошо нам от тебя было? Я уже неделю как с Колей обвенчалась, а если б ты здесь был? Володю ты с крыльца выкинул, так что он все зубы в земле оставил. Никита тебе поначалу понравился, мы с мамой только успокоились, сели за стол все вместе обедать, так ты ему, дурак-пьянчуга, огурцом в нос ударил, он внутрь проскочил, а обратно не достать, парень чуть от удушья дубу не дал, хорошо доктор наш рядом был. Так Никитка теперь со свиным рылом ходит, тебя добрым словом вспоминает. Когда я с Женей домой пришла, благословения материного просить, меньше побаивалась, он-то тебя выше раза в два, постоять за себя может. Да и постоял бы, наверное, только пяту Ахилла моего ты быстро нащупал. Женька с детства пить не приучен, как ты, сволочь, после первой кружки и опьянел. Ты его давай с собой на лошадях кататься, да посадил на Бурку нашу гнедую. Всё бы обошлось, да Бурка вот вот разродиться должна была, а он ей на хребет прыгнул и погоняет. Вот и устроила Бурка ему … Зарекся он ко мне с тех пор на выстрел не подходить.
Хорошо мне было, сукин ты сын? Я из-за тебя должна в старые девы угодить? Вот и нашли мы с матушкой, куда тебя пристроить, к тебе подобным. Да ты и там прежним остался. Откуда в тебе, дураке, это взялось всё? И в безотцовщине ж достойные люди вырастают, не как ты. За первую просьбу свою не волнуйся – письмо твоё, как прочитала, сразу в печь бросила, матушке ни слова и сказать не подумаю. Жить только нормально начали, снова, ты, чёрт драный, явился. Бумаги-то жалко на тебя писать, а денег и тем более не дам, но можешь съесть моего голубя.
Богом молю, не пиши больше, письмо как пришло, почтальонка Аня вздрогнула, вся в слезах, дрожащая принесла. Ни видеть ни слышать тебя вся деревня уже не может, пропади ты пропадом.
22 февраля.
-
Малининский район,
деревня Мартыновка,
седьмой дом.
Сестрица любимая,
Пишу тебе за эту неделю уж повторно. Ты зная, должно быть, о письме моём первичном, надеюсь, не поторопишься ещё ответ свой давать. Обстоятельно изменилась жизнь моя вчера происшествием и скорбным и в один и тот же миг освобождающим мене, брата твоего, от многих обязательств. Мы с Митькой шли по двору рано утром, нося воду в жилище. Глядим, бабы идут от церквушки, рыдают. От известия того, что мы прознали некоторое время погодя, и нам поплакать стоило бы. Попадья, уже мною тебе описанная, в вечер, предшествующий сегодняшнему дню, исполняя работу попа покойного, на месте его работницком прибиралась. И по привычке своей, которая недобрая, конечно, да никому зла не несущая, забрала свячных огарков большое множество, да под юбчонку её спрятала. Домой вернувшись, стала попадья печь топить, всё как заведено, да так растопила, что почти баня в хате образовалась. Огарки она на печи оставила, так они и потекли. Печь топилась топилась, пока попадья готовить начала, суп варить. Да понадобен ей стал чеснок для варева, полезла за оным на печку, а в темноте лужу восковую от огарков, уж совсем потаявших, и не распознала. Соскользнула и по силе, что нас всех ступнями к землице удерживает, с печи полетела. Ко порогу затылком приложилась да к муженьку своему бывшему на свидание отправлена была.