— Сейчас бы чайку горячего...
Вернувшись домой, мы сели около самовара и конечно же играли в домино. У государя было прекрасное настроение: фортуна в этот раз улыбалась ему. День прошел спокойно.
Иван Дмитриевич Чугурин, 34 года, жестянщик, в РСДРП с 1902 года, один из руководителей баррикадных боев в Сормове в 1905 году, был в ссылке, бежал, учился у Ленина в партийной школе в Лонжюмо. С 1916 года секретарь Выборгского, член Петербургского комитета РСДРП. 3 апреля 1917 года, в день приезда Ленина в Петроград, вручит Владимиру Ильичу партийный билет. В октябре — член районного штаба по руководству восстанием. После Октября — Красная Армия, ВЧК, директор верфи в Ленинграде.
ЧУГУРИН. Таких тяжелых дней, как в феврале, ни прежде, ни потом, когда многое пришлось пережить, у меня не было... Стихия стихией, но ведь для нее тоже русло нужно. Ясно было — или попрут без толку лавки громить... Или на дело поворачивать — главное наше дело... Казалось бы, что проще — «Давай!». Но это только совсем глупый человек считает, что если революционер, то всегда — давай! Тут думать надо... А кому думать? В Питере в этот момент — никого... Все авторитеты, которых вся партия знает, или в эмиграции, или в Сибири... Правда, Ильич все эти годы сотни раз писал нам, вникал, советовал, каждый наш шаг обговаривал, предупреждал: не пропустите момента, не пропустите момента! А наше ПК, да и бюро ЦК, как бы это сказать, чтобы никого не обидеть,— практики. Свое дело — стачки, демонстрации, баррикады — знали хорошо. Но ведь тут такое наворачивалось... Момент или не момент? Вот экзамен... Не только для нас, но и для учителей наших... Понимаете, ответственность какая? Сейчас легко рассуждать, а тогда...
Вечером, как условлено, собираемся за Выборгской стороной, на огородах. Холодно.
Коля Свешников приносит чугунок с теплой картошкой. Разбираем. Ругаем, что соль забыл. Приходят Шляпников с Залуцким, потом остальные. Если память не изменяет, здесь находятся следующие товарищи, кроме упомянутых: Ганьшин, Шутко, Озол, Скороходов, Коряков, Нарчук, Каюров, Лобов и я. Настроение приподнятое. Становимся все в кружок, чтобы каждого было видно. Залуцкий осматривается и говорит:
— От ПК есть, выборжцы тут, можем начинать. Как настроение?
Как всегда, поперек батьки в пекло лезет Петька Коряков:
— Ну, что было... Фараон на коне прямо на меня. В ногах у меня слабина какая-то, а сам гляжу — и у него глаза испуганные. Схватил его за ногу, не, честно, прямо обнял, как мать родную, и вниз, кобыла в сторону, а он на меня свалился, как куль. Лежим обнявшись, смех один... Не, честно...
Все смеемся, ему это впервой, в пятом году под стол пешком ходил, а он продолжает:
— Народу тысяч двести, не, честно...
Я и говорю ему:
— Это у тебя коленки дрожали и в глазах двоилось. Мы посчитали — больше ста тысяч бастовало, ну, а на улицах, конечно, поменьше было.
Тут с протестом вмешивается Каюров:
— Как-то все неправильно получилось. Мы же позавчера договаривались: никаких частичных выступлений. Выдержка и дисциплина. Так? Так. И вдруг нате вам — все на Невском, здрасте!
Смеемся: «Здрасте, здрасте».
— Ну, а ты-то как туда попал? — спрашивает, улыбаясь, Залуцкий.
— А что я? Как забастовка пошла, решили не удерживать, выводить всех на улицу и самим идти во главе. Вот тебе и «здрасте».
Тут опять со своим «не, честно» вылезает Петька Коряков (до сих пор у меня в ушах стоит это его «не, честно», жаль парня, хороший большевик был), но так как времени у нас в обрез, решаем послушать Нарчука.
— Хорошо, что все сориентировались идти на Невский. Получилось сразу что-то цельное и внушительное. Если бы остались по районам или разбрелись по центру — всех бы по кускам разбили. Вышло примерно около ста пятидесяти заводов и фабрик. Завтра выведем больше. Попробуем превратить забастовку во всеобщую...
— Чхеидзе и Керенский,— перебивает Шляпников,— передали через Соколова, что желают встретиться.
— Чего им надо? Зачем это? — все заволновались.
— Сегодня на улице,— вмешиваюсь я,— наши заводские меньшевики и эсеры держались молодцом, как все... Сходи. Смотри только, чтоб не облапошили...
— Так как же завтра? Решили продолжать? — спрашивает Залуцкий.
Все согласно закивали.
— У нас такая же точка зрения,— говорит Залуцкий.
— На бюро ЦК хочет,— охлаждает наш пыл Шляпников,— чтобы всем была ясна перспектива. Это не обычная стачка на два-три дня... Мы накануне решительного боя. Уличные демонстрации неизбежно вовлекут широкие массы. Сегодня было сто тысяч, завтра будет двести. Обострение борьбы заставит правительство пустить в дело армию. Бояться этого мы не должны. Все недовольство солдат войной и своим положением, наши лозунги, наша агитация должны заставить их присоединиться к рабочим. Но это путь уличных битв, и мы не можем питать мещанских иллюзий, обманывать рабочих несбыточными надеждами на победу без жертв. Другого пути, товарищи, сегодня нет. Готовы ли мы?