| ИССЛЕДОВАНИЯ НОВЕЙШЕЙ РУССКОЙ ИСТОРИИ Под редакцией А. И. Солженицына | Логотип |
МОСКВА
русский путь
1997
ББК 63.3 (2) 61
К 295
ISBN 5-85887-026-0
Печатается с диапозитивов издания: Г.М.Катков. Февральская революция. Париж: YMCA-Press, 1984 Серия: Исследования новейшей русской истории 4
Перевод с английского Н. Артамоновой Н. Яценко
World © Georges Katkov 1967 © 1984, Русский Общественный Фонд Александра Солженицына, русский перевод © 1997, Русский путь, оформление
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
По зажатому немому состоянию нашего отечества и эта книга появилась на иностранных языках (1967) на 15 лет раньше, чем появляется сейчас на русском, уже в переводе, - а 15 лет назад мы могли только слышать отрывочные суждения о ней по Би-Би-Си. В СССР в 20-е годы еще было немало разрозненных публикаций о февральской революции, некоторые весьма важные документы в "Красном Архиве", часть и сокращенных перепечаток из эмигрантских изданий, - но с годами тема февральской революции была умышленно пригашена и даже стерта сравнительно с октябрьским переворотом.
В русской эмиграции существует о февральской революции обширная мемуарная и публицистическая литература. Но почти каждая книга посвящена какой-нибудь отдельной личности, линии развития или эпизоду. Такой серьезный историк, как С. П. Мельгунов, так много давший нам на пути понимания нашей революционной истории, как раз о мартовских днях написал свою наименее удачную книгу; не нашел убедительного порядка изложения, раздробился в дискуссиях, в критике источников, а иные основные факты вовсе не рассматривал, предполагая общеизвестными. Г.М. Катков в предлагаемой книге решил задачу более стройного, цельного изложения событий, соблюдая при этом уместность и пропорциональность представления материала. В преимущество от своих предшественников, Катков мог воспользоваться также и сенсационными результатами открытия тайных архивов германского министерства иностранных дел.
Материал по февральской революции огромен, и вряд ли может быть сведен весь в одной обобщающей работе или к одному простому пониманию. Книга Каткова дает нам в этом направлении много и свежо, также и с большим числом важных психологических догадок, восстанавливающих скрытую связь событий. Естественно, что не все они оказались вполне удачны, против некоторых хочется выдвинуть возражения. Автор преувеличивает действенность и практическую реализацию заговора Гучкова, степень его удавшегося влияния на старших командующих. Совсем не основательно подозрение, что недолечившийся генерал Алексеев преждевременно возвратился в Ставку по замыслу Гучкова. Вообще фигуре генерала Алексеева, вокруг имени которого долго не утихали едва ли не самые резкие споры в русской эмиграции между направлениями легитимистским и белогвардейским, Катков, как нам кажется, дал упрощенное объяснение, почти сводя его позицию 1-2 марта к корыстной: покрыть прежний грех сокасания с заговорами. Но все переходы Алексеева в эти дни вполне поддаются объяснению и человеческой ограниченностью и путаницей заблуждений, в которую может попасть всякий человек. Не соответствует и характеру Государя приписываемое ему намерение рассчитаться с Родзянкой и кадетскими вождями после победы на фронте. В главе 16 допущено неосторожное выражение, что "самодержавие осталось после революции". Всякий, кто касался фактуры коммунистической системы, знает, что это абсолютно новое явление мировой истории, и ни в ленинские, ни в сталинские времена не сводится к простым аналогиям.
Книга Каткова, ясная в изложении и удачно построенная, потому особенно интересна, что в новейшей русской исюрии нет события ни более крупного по последствиям, ни менее освещенного для отечественного читателя, чем февральская революция.
А. Солженицын 1982.
Г. М. КАТКОВ.
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
У истины много врагов. И ложь хоть и самый заметный, но не самый коварный и пагубный. У явной и сознательной лжи, по поговорке, ноги коротки, далеко уйти она не может. Гораздо труднее одолеть обольщение и предвзятость, укоренившиеся легенды и полуосознанный страх, который мешает видеть то, что может разрушить дорогие нам верования.
С этим неизбежно столкнуться всякому, кто занимается новейшей историей. Здесь любой документ требует осторожности, ибо неизвестно, чем руководствовался, чего хотел автор — восстановить подлинный ход событий? обойти острые углы? утвердить притязания лиц, классов или наций, которые иначе имеют мало оснований? Особенно трудно историку, сталкиваюшемуся с такими понятиями, как "виновник войны" или "классовая борьба". Ибо тут смещение обычно достигается при помощи элементов, которые не могут иметь решающего значения.
История русской революции 1917 года подвергалась бессознательным искажениям и умышленной фальсификации в большей степени, чем любое другое событие новейшей истории. Те, от кого зависит наша осведомленность, т.е. участники событий, часто, и по самым разным соображениям, не говорили о том, что знали, или говорили неправду, чтобы сместить истинную картину революции или совершенно исказить ее.
Главным фактором тут была идеология большевизма и установленная в связи с ней концепция революции. Вне этой концепции предъявляемое большевиками право на политическое руководство нацией лишалось оснований. Поэтому партийное руководство рассматривало и рассматривает любую версию событий 1917 года, отличающуюся от официальной "марксистско-ленинской", как антисоветское выступление. Что с очевидностью подтвердилось в разгар "дела Пастернака". Автора "Доктора Живаго" обвинили в "антисоветских настроениях" только за то, что он рассказал правду о живых еще в памяти событиях. В первые годы советской власти, когда живая память тем более была сильна, партия взвалила на историков задачу - приладить как-нибудь общеизвестные факты к 'ленинской модели" революции. С тех пор методы фальсификации были значительно усовершенствованы. Прежде всего, тенденциозно отбираются документы, подлежащие публикации.* В то же время, не публикуется большая часть архивных материалов, которые были доступны историкам в 20-е годы. Часть их, очевидно, уничтожена. Мало того, постепенно выясняется, что в некоторые важные документы самовольно вносили изменения составители разных сборников.
Публикация ленинского архива и документов, имеющих отношение к Ленину, считается делом слишком ответственным, и историки к нему не допускаются. На Совещании советских историков в 1962 году идеолог партии академик П.Н. Поспелов заявил:
Некоторые товарищи ... подняли вопрос о том, следует ли предоставить историкам свободный доступ ко всем неопубликованным партийным документам и архивам. Это недопустимо. Партийные документы не являются наследием того или иного исследователя, ни даже Института марксизма-ленинизма ... но нашей партии, и только Центральный Комитет может ими распоряжаться. Некоторые документы, чрезвычайно важные для партии, подобно бумагам Ленина, могут публиковаться только по решению ЦК.2
Труды по истории русской революции, созданные вне контроля советского правительства и коммунистической партии, объявляются плодом широкого заговора "фальсификаторов истории". Эта судьба несомненно постигнет и настоящую книгу, при условии, конечно, что она не будет встречена молчанием, как вопиющая непристойность.
Отсутствие советских источников по многим важным аспектам истории революции обращает нас к трудам русских эмигрантов и западных наблюдателей. Но и тут мы видим, что факты умышленно утаивались. И дело не только в том, что авторам мучительно было заново переживать случившееся, особенно если они не всегда гордились своим в нем участием. Это вполне человеческое свойство. Но если истина замалчивается из чувства долга, ради вьшолнения моральных обязательств, которые все еще соблюдаются в обстоятельствах, полностью отличных от тех, при которых они были на себя взяты, то задача историка становится еще более трудной. Например, нет сомнения в том, что, как мы увидим ниже, на революцию в России работала широкая сеть тайных организаций, по образцу масонских лож, и что эти организации играли решающую роль в образовании первого Временного правительства. Однако без документов невозможно оценить ни политические цели, ни фактическое влияние этих организаций. Два члена Временного правительства, Терещенко и Коновалов, принадлежали к этому движению, но, много лет прожив в эмиграции, умерли, так и не оставив печатных свидетельств о своей деятельности до и во время революции. А.Ф.Керенский, наиболее известный участник движения, тоже не счел возможным дать объяснения по столь важному пункту. Однако он вполне сознавал значение упомянутого фактора и, каковы бы ни были причины, несомненно важные, вынуждавшие его к молчанию, он принял меры к тому, чтобы опубликовать соответствующие разъяснения 'через 30 лет".''