Элизабет Вернер
Фея Альп
Elisabeth Werner
Die Alpenfee
© Зиновьев В., перевод на русский язык, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2015
Глава 1
Буря пронеслась мимо и высоко, и над снежными пиками гор заиграла яркая радуга. Вдали еще глухо раздавались раскаты грома, которые то и дело подхватывало эхо в ущельях. Густые массы облаков жались к обрывистым склонам, но по большей части небо уже прояснилось. Горные вершины выглянули из моря тумана, а за ними стали медленно выплывать из белесой мглы зеленые луга и темные леса…
Где-то там, в самом сердце гор, лежала узкая долина, прорезанная пенистым потоком – уединенное место, полностью отрезанное от внешнего мира, и тем не менее цивилизация нашла тропу и в этот забытый богом уголок. На тихой горной дороге, где прежде лишь изредка проезжал экипаж или брел одинокий пешеход, теперь было полным-полно народу. Повсюду суетились инженеры и горные рабочие: исследовали местность, что-то чертили, измеряли. Скоро в этот тихий уголок гор должна была протянуть свою стальную руку железная дорога, и подготовительные работы шли полным ходом.
На склоне, у края ущелья, стояла усадьба, на первый взгляд немногим отличающаяся от подобных строений, часто встречающихся в горах. Но, подойдя ближе, нетрудно было увидеть, что эта постройка – не крестьянское жилище. Каменные стены были монолитными, окна и двери – довольно широки; два полукруглых выступа по углам своими медными, горящими на солнце крышами напоминали башенки и придавали зданию внушительный вид, а над входом красовался высеченный в камне герб.
Это была одна из тех старинных барских усадеб, которые до сих пор встречаются кое-где в горах, серая, потемневшая от непогод, но упорно противящаяся разрушению. Позади нее темнел чрезвычайно живописный лес, а над ним гордо вздымалась мощная скала с отвесными стенами и вершиной в снежной короне.
Внутренность дома соответствовала наружному виду. Большая низкая комната со сводчатым потолком занимала почти весь передний фасад. Потемневшая деревянная облицовка стен, исполинская изразцовая печь, стулья с высокими спинками, резной дубовый буфет – все грубое, простое и древнее. Из окон открывался великолепный вид на горы, но двое людей, сидевших за столом и занятых разговором, не обращали внимания на ландшафт.
Один был человек лет пятидесяти, исполинского роста, с широкой грудью и мощными руками. В его густых белокурых волосах и бороде не было еще ни одной серебряной нити, а загорелое лицо дышало энергией и здоровьем. Его собеседник был приблизительно одного с ним возраста, но слабое сложение, резкие черты умного лица и совершенно седые волосы очень старили его. Лицо с высоким лбом, изрезанным глубокими морщинами, говорило о неустанной деятельности и борьбе, но ясно видный в нем оттенок высокомерия производил неприятное впечатление, а манеры и речь выдавали человека, привыкшего повелевать.
– Будь же наконец благоразумен, Тургау, – говорил он тоном, в котором слышалось нетерпение. – Сопротивление ни к чему не приведет, тебе все равно придется уступить.
– Придется? – вспылил Тургау. – Это мы еще посмотрим! Пока я жив, в моей усадьбе ни один камень не будет сдвинут с места!
– Но ведь она стоит у нас на дороге: как раз здесь должно пройти железнодорожное полотно.
– Так перенесите свое проклятое полотно! Куда угодно, хоть на самую вершину Волькенштейна, а дом мой оставьте в покое. И не трудись, Нордгейм. Я не соглашусь.
Нордгейм усмехнулся сострадательно и иронически.
– Ты в своей глуши, кажется, совсем разучился понимать мир и его требования. Неужели ты воображаешь, что дело, подобное нашему, можно остановить, потому что какому-то барону Тургау не угодно уступить нам несколько квадратных метров своей земли? Если ты будешь упорствовать, нам останется только применить принудительное право: ведь ты знаешь, что предоставлена полная власть в этом отношении.
– Ого! И у меня ведь есть еще кое-какие права! Я протестовал и буду протестовать до последнего вздоха. Моя усадьба Волькенштейн будет стоять на месте, хоть бы все железнодорожное общество, со своим почтенным председателем Нордгеймом во главе, перевернулось вверх ногами.
– А если тебе предложат двойную цену?
– Хоть десятерную! Я не торгую наследием своих предков. Мой дом останется на месте – и баста!
– Это все то же упрямство, которое уже недешево обошлось тебе в жизни! Я мог бы предвидеть это, но не скажу, чтобы мне было приятно, что мой собственный шурин принуждает общество, во главе которого я стою, к насильственному образу действий.