— Послушай, а ты можешь рассказать, где живёт твоя бабушка?
Девочка опустила глаза:
— Понимаете, сударь, я обещала, что никому-никому не скажу. Даже тяте с матушкой.
— Я понимаю, — вздохнул колдун.
Был миг, когда он хотел погрузиться в сознание девочки и попросту заставить её сказать. Но такие вмешательства не проходят бесследно, а она и так дурочка. Да и помешало опять что-то. И Космач даже знал, что. Совесть, чтоб ей пусто было. Сколько он от неё не избавлялся, ан нет — вылезет нежданно-негаданно. Он уже начал подозревать, быть может, она частица той самой Божеской искры — души. В таком случае с ней оставалось только мириться.
— …но Вам я скажу! — девочка оказывается не закончила. — Я же понимаю, Вы спасли меня. Живой меня бы не отпустили, даже после того, как… — она чуть заметно вздрогнула (вот так новость, выходит, не совсем наивная простушка. Неожиданно). — Если вы пойдёте по этой тропинке, а у огромного старого вяза того, что молнией расколот, свернёте на ту сторону, где мха больше, то вам останется только тропку звериную вдоль болота найти — и по ней. А потом будет заброшенная деревня. Жутко там, особенно ночью, я поэтому и не могу с Вами пойти, проводить. Бабушка сказала, если я появлюсь ночью в деревне, то уже никогда белого света не увижу. Живой не выберусь. А ещё там холм эльфий есть неподалёку. Говорят, эти феи всех жителей и перетаскали к себе в мир загробный. Милый сударь, пойдёмте со мной к мамке с тятей. Вы, наверное, видели деревушка вон, за речкой. А завтра по утречку я Вас к бабушке провожу…
Космач прищурился и взглянул, как усталое солнце плескалось в зеленоватом хвойном море.
«Интересная штука жизнь. А ведь пройди я мимо или не заговори о детской сказке — так бы и блуждал без зацепок по этому вековечному лесу. Коль удача улыбнулась, нечего тянуть. Утро вечера мудренее, но мудрости мне и своей хватает».
— Спасибо, — вслух произнёс он, — ты и не представляешь, насколько мне помогла. Ну, беги домой. И выучись читать! Полезная штука, скажу я тебе. Иногда.
— Вам спасибо! — девочка вдруг прильнула к колдуну, привстала на цыпочки, обвила руками за шею и поцеловала в заросшую щетиной щёку. — Вы славный! Даже если сами думаете по-другому. До свидания, добрый волшебник!
Космач оторопел на миг, а когда пришёл в себя, наглая девчонка уже бежала по тропинке, весело размахивая полами своего красного плаща. Колдун усмехнулся и развернулся в другую сторону. Впереди темнел лес. Космач сделал несколько шагов и остановился.
— Умозаключения, будь они неладны, — пробормотал он, глянул на корзинку в руке и… размахнувшись, зашвырнул ее подальше в ельник. Затем встряхнул руками, сбрасываю энергию, оставшуюся после поднятия мертвеца и бодро зашагал по едва заметной тропке.
Волчица
Вздрагивали, перешёптываясь осины. Быть может, рассказывали о невесть откуда взявшемся мертвеце, хромающем меж стволами или о забытой всеми старой ведьме, в ветхой лачуге, или о страшном чужом колдуне, вторгшимся в царство их таинственной королевы и высасывающем энергию замерзающих древесных душ. Как бы то ни было, любопытные берёзки, роняя листву, склонялись, чтоб подслушать эти разговоры и недоверчиво покачивали головками, и одни лишь сосны, спокойные и невозмутимые, свысока смотрели на всю эту суету, ибо ведали уже многое. Но никому ничего не говорили. Зачем? Всему своё время. Придёт пора и каждый узнает, что ему должно. В который раз Космач пожалел, что не знаком с тайнами друидов. Ветерок усилился. Шепоток стал громче. Казалось, даже можно разобрать отдельные слова.
Колдун невольно замедлил шаг, прислушиваясь, расшвыривая сапогом пожелтевшие листья. С детства любил он вот так бродить по-осеннему шуршащему морю. Он не часто уносился мыслями в то далёкое и, казалось бы, чужое прошлое, когда не надо было поднимать мертвецов, гадать по внутренностям, искать следы былого в руинах настоящего. И в такие минуты становилось ему слегка не по себе. Вслушивался он в шорох листьев под ногами, и уносилось величие, словно осенний наряд, сорванный безжалостными руками ветра. И понимал Космач, что всё это напускное и временное — красота, сила, могущество и даже знание. И становилось тогда… нет, не страшно. Одиноко. А, собственно, это и есть самое страшное чувство. Ты, словно тот, поднятый мертвец, ковыляешь по лесу, спотыкаешься, но идёшь непонятно, куда и зачем, пока не кончится дарованная энергия. А потом упадёшь и сам станешь энергией для червей или растений. А гонит тебя вперёд только голод (нет, некромант не стал стимулировать центр выживания в мозгу здоровяка, зарезанного девчонкой. Не хватало ещё того, чтоб мертвец стал пожирать живых, восполняя энергию. Хотя сами-то люди так и делают и не возмущаются, но если кто-то съест их… вот начнётся крик, если такой поднятый упырь набредёт на деревню. Собственно, поэтому из страха таких, как он, Эйтерн Мак Хейлин, и жгли на кострах или подрезали сухожилия, загоняли щетину в пятки, хоронили лицом вниз, да ещё для верности с колом в груди. Всё для собственного спокойствия). Неважно какой голод. Девчонка верно решила отблагодарить, сама того не понимая. Голод, физический ли, плотский или же знаний, власти, приключений. Главное, что неудовлетворимый. И все мы, ходячие мертвецы, пробираемся по умирающему лесу в поисках пищи, а внутри тел холодом разливается смерть. И на самом-то деле истинный некромант не тот, кто взывает к умершим, а тот, кто вопреки смерти, каждый день пытается вернуть к жизни себя. Просто живёт, зная, чем всё кончится, чувствуя ежесекундную смерть какой-нибудь частицы внутри себя и своих близких. Именно поэтому некромант предпочитал одиночество.