Протянуть руки по ходу грузовика, было дело нелёгкое. Ведь Лена обеими руками, изо всех сил держалась за шину.
Но она протянула руки. Катя увидела её ждущие руки… Робко привстала она со своей шины и, не отрывая от Лены глаз, легко перебирая крошечными ногами в коричневых ботинках, пошла навстречу ей.
Подошла и остановилась. Стояла рядом, глядя на Лену без всякой улыбки, настороженная, со сросшимися бровями…
Но руки Лены уже делали своё дело: они бережно обнимали Катю. Приподняли её, посадили к себе на колени.
И Катя зажмурилась. И крепко, крепко закрыла глаза.
…Весной, самой ранней весной, нам слышится запах талого снега — первых бегущих вод. Потом нам слышится запах почек. Ещё не листвы, нет, нет!.. Потом — запах распустившихся соцветий горького миндаля… Он всегда распускается самый первый, при первом солнышке… И все эти нежные запахи сливались, скрещивались и, обращаясь к Катиному сердцу, будя его, рассказывали о том, что любила Катя, о том, что радовало её.
Она с маху прижалась к Лениному плечу. И замерла. И потонула в запахе цветущего миндаля.
— Ты уснула, Катя?
— Да. Я уснула, — серьёзно сказала Катя.
И Лена расхохоталась.
— Элена! Я дам объявление в газету, что меня зовут не Миша, а Катерина, — стараясь быть очень серьёзным, объявил Миша.
— Лена!.. А он вчера съел целую очень большую курицу.
— Это со мной случилось от глубокого внутреннего томления, — непонятно объяснил Миша. — Томясь, я всегда пожираю курицу. Это — первое, А второе то, что я съел её на пари! Совместно со своим братом. Какая, однако, вредная девка Катя!
— Не смейте так о ней говорить! — ответила Лена. Она моя дорогая Катя… Верно?
— Верно, — серьёзно сказала Катя. И вздохнула, как будто бы набирая воздуху в лёгкие. Она широко-широко открыла глаза и с неслыханной силой обрадовалась земле…
Землёй были горы. Они ехали в гору. Такая гора называется перевалом.
Гора! Большущая! Почти совсем-совсем не видать неба. Вверх, вниз. Грузовик пыхтел. На дороге были иголки опавшей хвои. И снег. Посредине лета!
Гора и опять гора.
С обеих сторон дороги стояли деревья — ёлки. Сперва они были видны с головы до ног, но, если проехать вверх, становились видными только головы этих ёлок. Но наверху стояли другие ёлки, и они были видными с головы до ног.
Долгая-долгая, кружившаяся дорога. Внизу, если глянуть вниз, был воздух. Это страшное «ничего» называлось пропастью.
— Катя, не смотри в пропасть, закружится голова!
Впереди всё сливалось в брызги. Снег крепился из самых последних сил.
Тут и там — из-под снега — подснежники; тут и там голубая точка — фиалка.
Миша стал лупить кулаком в кабину шофёра. Грузовик осторожно дёрнуло взад-назад.
— В чём дело? — спросил шофёр.
— Фиалки, садовая твоя голова.
— У тебя на уме фиалки, а у меня буксуют колёса!
— У тебя своя суровая служба, а у меня своя, — не дрогнув бровью, ответил Миша.
И, выпрыгнув из машины, быстро нарвал фиалок.
— Кате тоже! — строго сказала Лена.
— Вот ещё… Это что же, в качестве приправы к съеденной курице?
— В качестве нимба к вашему чувству великодушия.
Так они говорили, и всё непонятное, непонятное…
— Екатерина!.. Бери фиалки. По блату. На!
Катя зажала их в кулаке.
Грузовик тронулся и покатил дальше.
Над ними навис прокалённый снегом и солнцем воздух.
— Катя, тебе хорошо дышать?
— Ничего себе, хорошо, ответила Катя и прижала к себе кулак. Ил её кулака торчали фиалки.
И правда, воздух здесь разредился. От тишины… И ну орать свою песню — песню узких, скользких дорог, ведущих вверх, вверх, бегущих вниз, вниз…
Грузовик под самыми небесами. Колёса оставляют в снегах рыжеватые полосы, похожие на грязные ёлочки, нарисованные девочкой или мальчиком.
Вверх! В мир больших грязно-рыжих гор.
И вдруг внизу, под горой, показалось блюдце. В нём стояли дома. У домов высокие башни; такие башни называются «минареты».
Над городом стлался дым. Над городом было солнце. Город сиял, сверкал!.. Город… И рядом — Лена… Самый лучший, самый волшебный из всех на земле городов.
Глава X. У тёти Муниры
Тётя Мунира, к которой привезли Катю, когда-то очень давно работала регистраторшей в поликлинике. У неё не было никого на свете, и она обещала Мишиной маме, что если сделается его крёстной, то «откажет» ему свой дом.
Мишина мама сильно обрадовалась и согласилась.
Тётя Мунира думала очень долго. И Мишу назвали Мишей.