– Ну наконец-то! – сказала Фея Хлебных Крошек, с непостижной прытью бросаясь к двери. – Мне кажется, я узнаю этот благозвучный голос; я убеждена, что к нам пожаловал элегантный мастер Блетт, первый конюший нашего друга сэра Джепа Мазлберна.
Это в самом деле был мастер Блетт, иначе говоря, опрятнейший и любезнейший в мире черный пудель,[142] чья шерсть завивалась в широкие кольца, словно ее только что обработали щипцы модного парикмахера, а лапы были облачены в желтые сафьяновые башмаки с золочеными шнурками и в перчатки из буйволовой кожи а-ля Криспен.[143]
Это был мастер Блетт собственной персоной, с бесконечным изяществом обмахивавшийся своей украшенной султаном шляпой.
Поскольку мастер Блетт явился с поручением к моей жене и пролаял свою небольшую речь на том собачьем наречии острова Мэн, которое я со вчерашнего дня еще не успел изучить в совершенстве, я не стал вникать в его слова особенно глубоко. Впрочем, по правде говоря, сделать это мне было бы крайне затруднительно, ибо говорил он с небольшим акцентом, а главное, с такой поразительной быстротой, что поспеть за ним не удалось бы ни одному стенографу.
Закончив свою речь, мастер Блетт, до того стоявший подбоченившись – впрочем, с большим достоинством, – протянул правую лапу вперед и отдал Фее Хлебных Крошек бумажник, форма, цвет, размеры и все прочие приметы которого были мне хорошо знакомы, – бумажник бальи с острова Мэн, который я защищал с такой яростью и за который едва не заплатил такой дорогой ценой.
Затем мастер Блетт отвесил Фее Хлебных Крошек глубокий поклон, степенно простился со мной и стал отступать к двери, не поворачиваясь, однако, к нам спиной, как и подобает псу-дипломату, сведущему в серьезных делах и знакомому с посольским церемониалом.
– Отлично-отлично-отлично, – сказала Фея Хлебных Крошек с пленяющей меня веселостью, откинувшись на спинку кресла. – По крайней мере, той ночью, ты, как видишь, страдал недаром!
– Клянусь вам, Фея Хлебных Крошек, я не понимаю ни единого слова из того, что вы говорите!.. – отвечал я.
– Ты прав, дитя мое, – согласилась она, – прости мне мою рассеянность. Я тебе сейчас все объясню. Прискорбный случай, приключившийся с тобой, напомнил мне, что остров Мэн с незапамятных времен принадлежал одной из ветвей моего рода и что вследствие такого досадного преимущества, как долголетие, я вправе претендовать на наследство; впрочем, я мало дорожила этой землей из-за угрюмого и злобного нрава ее обитателей; однако обстоятельства заставили меня переменить решение, и, так как я была уверена, что успею воспрепятствовать твоей казни, я употребила оставшееся время на то, чтобы послать своего поверенного к бальи и предъявить грамоты, удостоверяющие мои права. Они оказались столь несомнительные, что почтенный сэр Джен без малейшего колебания отдал мне свой годовой доход, а именно сто тысяч фунтов стерлингов в надежнейших бумагах, – уточнила она, перебирая векселя и банковские билеты, – те самые сто тысяч гиней, которые ты спас из когтей бандитов.
И Фея Хлебных Крошек залилась еще более заразительным смехом, чем прежде.
Я закрыл лицо руками и некоторое время сидел молча.
– Сто тысяч гиней, Фея Хлебных Крошек! – проговорил я наконец. – Сто тысяч гиней дохода! О, если бы вы владели этим богатством, когда выкупали мою жизнь у подножия эшафота, я бы не принял вашего предложения! Такая богатая наследница, как вы, не может быть женой простого рабочего, не имеющего ни средств, ни надежд.
Фея Хлебных Крошек бросила на меня печальный взгляд и принялась кусать себе губы.
– Ты сказал это не для того, чтобы меня обидеть, Мишель, – проговорила она взволнованно, – мне горько слышать твой упрек, но я постараюсь его забыть. Нет-нет, великодушный юноша, который трижды отдал мне все свои сбережения и пожертвовал всем, вплоть до своей свободы, лишь бы заставить меня принять эти благодеяния, не способен подумать, будто, согласившись стать ему всем обязанной, я погрешила против правил деликатности. Я не заслужила этого обвинения. Меж тем если он погнушается принять от меня жертву в сотню раз меньшую, чем та, какую сам приносил мне, вверяя в мои руки последние остатки своего состояния, это будет равносильно такому обвинению. Вдобавок эти деньги принадлежат тебе по праву, ибо мне ни за что не пришло бы в голову предъявить свои права на владения бесполезные и забытые, если бы не чудесное происшествие, которое сделало тебя законным обладателем этого бумажника. Наконец, тебе следует знать, – сказала она уже совсем уверенно, – что твое собственное состояние ничуть не меньше, а может быть, даже и больше, чем мое. Причем я имею в виду вовсе не состояние твоего отца и дяди, хотя, судя по доходящим до меня известиям, предприятия их уже давно процветают, а заведения приносят великолепный доход.