– Сначала надо узнать, что ты понимаешь под счастьем, – возразила Фея Хлебных Крошек.
– Право, добрый мой друг, мне не довелось много размышлять об этом предмете, – весело отвечал я, – но я почти уверен, что мое счастье заключается не в золотых слитках и банковских билетах. Счастье – это занимать первое место в сердце того, кого ты любишь. Счастье – это иметь возможность, лишь только представится случай, творить добро. Счастье – это сознавать, что тебе не в чем себя упрекнуть. Счастье – это с радостным сердцем укладываться вечером в чистую и уютную постель, испытывая удовлетворение от работы уже сделанной и размышляя о способах в будущем сделать ее еще лучше. Счастье – это, воскрешая в памяти сладостные воспоминания о годах чистых и беззаботных, гулять по берегу прозрачного ручейка или по кромке луга, расцвеченного земляникой и ромашками, в лучах нежаркого солнца, под дуновением легкого южного ветра, несущего с собою благоуханные ароматы, и останавливаться около прелестной сиреневой беседки, под сенью которой Фея Хлебных Крошек приготовила тебе кружку свежего молока без пенок, корзинку спелых фруктов с бархатистой кожицей и рюмочку доброго вина. Как по-вашему, сколько таких счастий содержится в сотне тысяч гиней?
– Больше, чем ты думаешь, – сказала Фея Хлебных Крошек, – но послушай-ка: ты ведь, я полагаю, еще не забыл своих школьных товарищей?
– Можете ли вы в этом сомневаться, Фея Хлебных Крошек?! Я не забыл ни одного из своих чувств и, уж конечно, не забыл школьную дружбу.
– Жак Пельве, – продолжала она, – был не так мудр, как ты. Из кюре он захотел сделаться епископом, а клеветники, раздраженные его честолюбивыми притязаниями, отняли у него и тот пост, какой он занимал. Несчастье произвело на Жака то действие, какое производит оно обычно на прекрасные души, – сделало его лучше. Наученный своим горьким опытом, Жак поселился в удаленной деревне, куда до сих пор еще не проник свет образования, и бесплатно учит там вере и грамоте детей бедняков; заведение его скоро снискало такую добрую славу, что ныне он с радостью устроил бы нечто подобное и в соседних деревнях, но друг твой Жак сам беден и не способен осуществить те милосердные деяния, мечты о которых его снедают. Не думаешь ли ты, что хорошо было бы послать тысячу гиней Жаку Пельве, дабы он употребил их на осуществление своих достохвальных планов, от которых, я в этом убеждена, не отвратит его теперь никакая перемена состояния? Ведь невзгоды действуют на сердце человеческое, как некоторые бури на плоды земли. Они ускоряют созревание.
– Тысяча гиней – это слишком мало, – сказал я Фее Хлебных Крошек. – Но мы еще не раз к этому вернемся.
– Дидье Орри, как тебе известно, женился на богатой невесте; однако судьба играет с человеком странные шутки. Тесть втянул Дидье в рискованные спекуляции, которые разорили их обоих. У твоего друга остался лишь скромный домишко и полупустая рига, которую вдобавок в прошлом году сожгла молния. С двумя детьми на руках он пошел просить помощи у тебя, а следом шла его жена, беременная и больная. Узнав о твоем отъезде, несчастные опустились на порог и заплакали: отец и мать – потому что ты был их единственной надеждой, а дети – потому что видели, как плачут отец и мать. Все они умерли бы от нищеты и отчаяния, если бы Жак Пельве, проходивший мимо, не приютил их; но Жак и сам так беден, что ему пришлось лишать себя многих необходимых вещей ради того, чтобы прокормить Дидье и его семью. Мы могли бы вернуть Дидье Орри пропавшее состояние, но это обойдется нам недешево, ибо он долго жил в достатке и привык к прелестям такой жизни, а привычка – вторая натура. На это потребуется восемь тысяч гиней.