– Я так и думал, – сказал я, взглянув в ту сторону, – это достойнейший мастер Блетт, лучший и воспитаннейший из пажей.
– Так ты его знаешь? Тем больше я сожалею о том, что тебя не было рядом со мной; ты бы удержал его, ведь я обязан был поблагодарить его за любезность, угостивши кусочком ростбифа или остатками паштета.
– Вы заблуждаетесь, мастер Файнвуд! Мастер Блетт – существо слишком возвышенное, чтобы радоваться подачкам, какими довольствовались бы обычные собаки; наградой за доброе дело служит ему его внутренний голос.
– Ну вот, опять за старое! Какого дьявола он морочит мне голову россказнями про внутренний голос черного пуделя?
На этом мы расстались: старого плотника наша беседа окончательно убедила в моем безумии, а мне дала повод задуматься о слепой самоуверенности толпы, которая считает себя вправе презирать все, чего ее слабый ум не в силах объяснить.
Глава двадцать третья, в которой Мишель попадает на бал живых кукол и любуется их танцами
Пребывая во власти этих размышлений, я дошел до домика Феи Хлебных Крошек, который показался мне чуть больше, чем накануне, ибо со впечатлениями нашими дело обстоит так же, как и с занятиями, – ум терпеливый и решительный постепенно привыкает ко всему. Однако перед входом я остановился, изумленный доносившимися из дома необыкновенными звуками. Казалось, там расположился целый многоголосый хор, певший, однако, так слаженно и мелодично, что только очень опытное ухо смогло бы отличить один голос от другого. Я тотчас узнал хорошо памятную мне песню, припев которой часто приходил мне на ум:
Это я, это я, это я,Это я – мандрагора,Дочь зари, для тебя я спою очень скоро,Я невеста твоя!Мне, правда, равно трудно было поверить как в то, что эта забавная песенка, любимая гранвильскими школьниками, известна так далеко от Гранвиля, так и в то, что Фея Хлебных Крошек принимает столь многочисленное общество, но тут я вспомнил, что как раз сегодня она ожидала прибытия своих девяноста девяти сестер.
– Это мои сестры, – закричала Фея Хлебных Крошек издали, лишь только заметила меня, – они не захотели уехать, не поблагодарив тебя за твою щедрость.
В самом деле, я увидел девяносто девять крохотных старушек, которые принялись с такой размеренностью, словно все они повиновались действию единого механизма, отвешивать мне низкие и церемонные поклоны. Мне довелось видеть в жизни много необыкновенного, но ни одно зрелище не поразило меня так сильно.
Все эти любезные малышки точь-в-точь походили лицом и нарядом на мою жену, однако моя супруга отличалась более благородным обликом и более высоким ростом, что сообщало ей изумительное изящество и величие. Когда маленькие старушки наконец перестали кланяться и выпрямились, едва не потерявшись среди своих пышных юбок, я обвел взглядом длинную шеренгу, в которую они выстроились, подобно трубам органа или отверстиям флейты Пана, и заметил, что каждая из них чуть меньше ростом, чем соседка, но различие это было столь незначительно, что я не смогу дать вам о нем понятие иначе, как предложив вообразить оптический механизм, при помощи которого вы видите одну и ту же особу сквозь разные линзы – от той, что показывает предметы в натуральную величину, до той, что дает максимальное уменьшение. Девяносто девятая из моих своячениц безусловно была бы прекрасным подарком для младшей дочери короля Лилипутии – если бы, конечно, ее общественное положение позволило ей играть подобную роль.
Обменявшись приличествующими случаю приветствиями, мы завели беседу, которая, разумеется, в кругу женщин столь благородного происхождения шла ровно и оживленно, а затем дамы снова запели, причем я заметил, что голоса, в полном соответствии с ростом певиц, представляли всю мыслимую гамму звуков, от самого высокого до самого низкого, что, впрочем, ни в малейшей степени не нарушало восхитительного единства мелодии, которое, я полагаю, поставило бы в тупик наших ученых теоретиков, ибо они затруднились бы объяснить, каким образом симфония для сотни голосов может быть исполнена так четко и слаженно. Вечер закончился балом, и сестры моей жены, мастерицы во всяком деле, показали себя непревзойденными танцорками. Я не помнил себя от восторга, наблюдая за тем, как они изящно подпрыгивают почти до уровня моей головы, демонстрируя розовые стрелки своих белых шелковых чулок, причем эти чудесные прыжки, которые не смогли бы повторить самые ловкие из нынешних баядер, не создавали в небольшом пространстве нашего домика никакого беспорядка благодаря тому, что та же самая мощная сила, какая устремляла танцорок вверх, с волшебной точностью опускала их на прежнее место, подобно тому как потаенная нить заставляет марионеток взмывать к потолку театра и падать на сцену ровно в ту же точку, откуда они только что взлетели.