Прежде чем открыть дверь в служебные помещения, подняла глаза к потолку главного зала. Он представлял собой модель звездного неба, каким его видели древние путешественники. На темном фоне сверкали яркие лампочки, вырисовывавшие звезды и созвездия. Небо отличалось о виденного в Системе Всех Стихий.
Протянула руку к дверной ручке и поняла, мне что-то мешает взяться за нее. Разжала кулак и увидела маленький блестящий ключик на кожаном шнурке. Шнурок старый и потертый, а ключик вполне современный металлический. На нем никаких знаков, ни цифр, ни букв, гладкая приятная на ощупь поверхность, впадинки и выступы.
Послышался шум открывающейся наружной двери и шарканье множества ног. Экскурсия пришла. Накинула шнурок на шею и спрятала ключик на груди под футболкой, рывком открыла дверь и юркнула внутрь.
Пробежав по темному коридору, толкнула знакомую дверь, к счастью, она оказалась не запертой. Рабочий кабинет отца, и здесь я, как дома. Хаос, царящий на столе, трогать нельзя под страхом отлучения от музея, поэтому я присела на маленький неудобный диванчик.
Устраивалась на нем так, чтобы колени не оказались выше головы, и при необходимости можно было быстро встать. Это оказалось нелегкой задачей и когда я справилась с ней, дверь распахнулась, и стремительно вошел отец.
- Папка, - завизжала я и бросилась ему на шею, - а я не ждала тебя раньше темноты!
- Джинджер, радость моя, ты совсем большая выросла! – подхватил меня и покружил по комнате, рискуя сшибить шкаф или древности, распиханные по углам, - Как я рад тебя видеть! Я сделаю пару звонков, и мы с тобой свободны.
Отец сел за стол и принялся звонить, разговаривать с чужими людьми. А я посмотрела на него не так как раньше, а отстраненно. Передо мной сидел еще не старый, хотя и с седыми висками мужчина. На загорелом лице выделялись яркие усталые глаза, которые при взгляде на меня лучились добротой и радостью. Трехдневная щетина в сочетании с темным не по сезону загаром, придавала ему вид настоящего плейбоя.
Мне вдруг пришло в голову, что он очень красивый. Отец закончил переговоры, отодвинул бумаги, потянулся и встал из-за стола.
- Ты голодная? – забеспокоился он, - Пойдем на набережную, посидим, перекусим?
- Нет, разве с бабой Машей удастся поголодать и подумать о фигуре? Пойдем сразу на наше место? – попросила я.
- Хорошо, - сказал отец и тревожно посмотрел на меня.
Мы вышли под южное ласковое солнце, и меня охватило безудержное щенячье счастье. Забежав в ближайший супермаркет и купив нехитрой снеди, отправились прямиком к Маяку. Там кончались «культурные» пляжи и начинались дикие. Здесь нас встретили горы бутылок и груды прочего мусора, мы не унывали, а двигались дальше, весело болтая о приятных мелочах.
Разувшись, шлепали по острой каменной осыпи по щиколотку в воде, обходя скользкие валуны. И старания вознаградились. Наша серповидная бухточка была чиста и пустынна, только далеко на горизонте отчаянные виндсерферы спорили с ветром и волнами.
Солнце повисло над водой, готовясь нырнуть в нее до утра. Поэтому, первым делом, мы понеслись купаться в прохладной и бодрящей воде. Я нанырялась и наплавалась первая, поэтому собрала немного веток, щепок и остатки деревянного ящика, валявшиеся на пляже, добавила древесного угля из супермаркета и развела костер.
Принялась жарить купленную еду: сосиски, хлеб, помидоры, сыр и так далее, накрывая ужин. Когда у меня все было готово, подошел довольный отфыркивающийся отец. Не торопясь, ужинали, любуясь акварельным закатом, и болтали. Темнота опустилась мгновенно, как это происходит на юге. А вместе с ней пришло предчувствие необратимости времени. Никогда не будет такого спокойного вечера в моей жизни. Чтобы отогнать эти грустные мысли, я решилась начать расспросы, ради которых и приехала.
- Пап, расскажи мне о маме, – робко начала я.
- Что хочешь услышать, ребенок? – внимательно посмотрев на меня в свете догорающего костра, ответил отец.
- Какая она была? Она не казалась тебе странной или необыкновенной? – Подбирая ставшие тяжелыми слова, продолжила я.
- Конечно, она всегда казалась мне необыкновенной, с первой встречи и до последнего дня, - просто ответил отец, - те, кого мы любим, всегда самые, самые, самые для нас. Джинджер, уж, не влюбилась ли ты часом?
- Нет, да, я не знаю, - ответила я раньше, чем осознала ответ.