А знаток английского переводил для всех, как умел. И, казалось, люди отлично понимают друг друга, понимают, как братья, хоть и говорят на разных языках:
Я смотрела на экран в Прозрачном зале — и не могла насмотреться. Чуть не в каждом дворе звучала своя музыка!
...Вот игроки в домино и толпа зрителей вокруг стола, где шла азартная игра на высадку, встали, забыв об игре, обнялись и горячо и слаженно запели про отраду, которая живет в высоком терему.
Их жены и дети, радостно-удивленные, высунулись из окон, лежали на подоконниках, как зачарованные: они очень давно не слышали, чтоб их мужья и отцы так пели!
...А в другом дворе на лоджии второго этажа появился целый семейный оркестрик — кудрявая девочка со скрипкой, худенький мальчик с кларнетом и совсем карапуз с барабаном.
Ах, как весело они наяривали “Камаринскую”!.. Так весело, что молодые матери с ребятишками в колясках, все, кто был в этот момент в большом зеленом дворе, заплясали, кто как умел! А потом еще долго кричали маленьким музыкантам: “Браво! Бис!..”
...А дед Никиты, старый солдат, надел свой парадный пиджак — весь в орденах и медалях! — взял табуретку с кухни, торопливо прихватил баян и, усевшись на Васильевской улице перед домом номер семь, запел веселое:
Внук его, Никита, стоял рядом и с гордостью смотрел на деда и просил:
— Дед, сыграй “В лесу прифронтовом”!
А голос у деда был молодой, бархатный, а пальцы по кнопочкам баяна бегали ловко...
Когда Наденька подбежала, Никита ее с дедом познакомил. И видно было, как он гордится им.
Дед-Герой начал новую мелодию. Откуда он знал ее? Может, Наденька подсказала-напела? Но он вдруг растянул баян, бросил пальцы на кнопочки, отзвучал проигрыш — и Надежда запела:
Слушатели, столпившиеся вокруг, радостно подхватывали припев. Сегодня никто почему-то никуда не торопился, будто и дел ни у кого не было. Так Фея захотела.
— пела девочка, волосы — золотым нимбом, глаза сияют, шейку вытянула!..
Никита глаз от Наденьки не отводил. Кажется, даже дышать перестал. И все совестью мучился: как он мог ее, — такую добрую, такую прекрасную! — кулаками молотить, ногой пинать, пытаться за волосы хватать?.. Правда, она тоже его лупила, а головой стукнула так, что кровь из носа — ручьем! Еле унял!.. Но ведь это совсем другое дело: она за жизнь собачонки боролась, а он...
— пела Наденька.
— Милая, дорогая! — крикнула я, обернувшись к прекрасной девушке-Фее, которая была теперь в ситцевом цветастом сарафанчике. — Отправимся в город! Так хочется быть вместе со всеми!
И в один миг — я глазом моргнуть не успела! — мы очутились на углу Тверской и Васильевской как раз в тот момент, когда от площади Белорусского вокзала начинали свой торжественный марш духовые оркестры столицы.
Это было зрелище, скажу я вам!
Открывали парад военные музыканты — сверкали медью и серебром трубы, блестели погоны, в ритм шага покачивались на мундирах медали и ордена.
Статный седой тамбур-мажор шагал впереди и движениям его жезла, который высоко вздымался в его руке, подчинялись все оркестранты, и слажено и чуть печально звучал величавый марш “Прощание славянки”...
Зрители плотными рядами стояли на тротуарах. Детей выставляли вперед. А некоторых ребятишек отцы сажали на плечи, и уж им-то с такой высоты хорошо были видны и сверкающие трубы, и громыхающие барабаны, и звенящие литавры.
А над городом собирались тяжелые черные тучи. Этого пока никто не замечал. Все взоры были устремлены на музыкантов.
Обеспокоились погодой только оператор, приникший к кинокамере, и режиссер, Наденькина мама, рядом с ним. Стоя на грузовике, высоко над толпами зрителей, над оркестрами, проходившими по улице, они вели киносъемку, то и дело озабоченно поглядывая на горизонт.
А грозные тучи, свиваясь и распрямляясь, летели по небу, приближаясь с неправдоподобной скоростью. В их очертаниях чудился то оскал страшного хохочущего рта, то огнедышащая пасть дракона, то угрожающий глаз какого-то огромного существа...