— Зачем ты так меняешься? — как-то, не утерпев, спросила я.
Она искренно удивилась:
— Да скучно же всегда быть одинаковой! И, кроме того, необходимо каждый раз соответствовать сложившейся ситуации...
— А какая ты по-настоящему?
— Для простых смертных это непостижимая тайна.
— Почему?
— Потому что тогда я для них невидима.
И я смирилась, что никогда не увижу ее истинный облик. А что мне еще оставалось?..
Вот мы сидим с юной красавицей-Феей на балконе Воздушного замка, в руках у нас хрустальные бокалы, в них красное вино, дающее силу и ясность мысли.
— Тебе не надоедает этот вид? — спрашиваю я.
Она удивляется:
— Вид на Москву? А почему он должен надоесть?
— Одно и то же...
И тут она говорит:
— Мой друг Сезанн...
— Какой Сезанн?
— Тот самый Сезанн, знаменитый французский художник!
— Ты его знала? Он ведь давно умер?..
— Мы с ним дружили, я даже гостила у него... Странный он был человек, но тоже по-своему волшебник...
— Так что он?..
— Он говорил мне: ”Я каждый день открываю ставни, смотрю в свой сад и не узнаю его”.
— Почему?
— Да как ты не понимаешь?! В мире нет ничего застывшего, все ежеминутно меняется — смена времен года, времени дня, света и тени... Все меняет картину, надо только уметь видеть. Вот Сезанн умел... И даже я кое-чему у него научилась.
— Понимаю...
— Когда умеешь видеть, мир совсем по-иному открывается, — и Фея снова замолкает.
Я тоже замолкаю и смотрю на Москву, стараясь уловить, правда ли она меняется.
Правда. Вот тучка набежала, косой дождик пошел — и как же все умылось, серебром заблистало...
А вот луч солнца сквозь тучи пробился, — прямой, золотой луч! — и купол Новодевичьего собора засветился весь. Все вокруг в серебре и дымке косого дождика, а купола и кресты, высвеченные единственным лучом, сияют золотым светом...
— Действительно, все не похоже на то, что было несколько мгновений тому назад... — задумчиво говорю я.
— Умница, увидела...
Покачивается на кресле-качалке Фея туда-сюда, любуется московскими далями в косом дождичке, а я знаю, она все время прислушивается: не надо ли срочно сотворить чудо? Не надо ли помочь доброму человеку? Ее Волшебная палочка из синего лазурита всегда рядом с ней!..
Фея давно на пенсии (у нее тысяча лет трудового стажа!) и нынче она совсем не обязана каждодневно заниматься нелегким делом волшебства.
Сколько раз ей советовали подруги да и она в минуты усталости говорила и сама, что пора, наконец, просто пожить для своего удовольствия. Погостить, например, у добрых Сестер-волшебниц, познакомиться с новинками литературы, пообщаться с деревьями и цветами, босиком побегать по росистой траве...
— Я постоянно боюсь, что ты послушаешься этих мудрых советов и уйдешь на покой, а, того и гляди, совсем исчезнешь, — беспокоюсь я.
На такие слова Фея ничего не отвечала, а только загадочно улыбалась.
Она не могла, не хотела уйти на покой, пока не найдет девочку, которая родилась, чтоб стать доброй феей и продолжить ее труды в стольном граде Москве.
Такие девочки рождаются очень редко. Но, кроме врожденного дара, этой девочке надо долго-долго учиться у настоящей волшебницы, а обширный курс волшебных наук очень труден, и, кроме того, развитие и совершенствование таланта требует терпения, упорства и мужества...
Вот постоянно и неотступно и искала Фея свою преемницу, свою будущую любимую ученицу.
— Как я боюсь, что ты уйдешь на покой, — повторила я.
— Пенсия мне с моим характером не грозит, — загадочно улыбаясь, успокаивает меня Фея.
И неожиданно принимается сооружать в парадном зале Воздушного замка широкую радугу, чтоб потом развесить ее над Лужниками и Москвой-рекой.
Я наблюдаю, как она работает неторопливо, тщательно и с большим удовольствием, помогая себе Волшебной Лазуритовой палочкой.
Вот уже семь цветных полос замерцали, засветились в парадном зале, и он сам стал как радуга и, казалось, мы находимся внутри этого многоцветного сияющего тумана.
А Фея все морщилась, все ей что-то не нравилось.
— Очень красиво! — уверяю я ее.
— Нет! — отрицательно покачивает она головой. — Еще не совсем точные цвета!..
И вдруг мгновенным движеньем Волшебной палочки она сделала более яркой красную полосу, чуть-чуть добавила синевы в голубую. А фиолетовая была именно такой, как ей хотелось, и оранжевая уже светилась, как солнце...