Эта история навела меня на грустные размышления. Я вспомнил, что, когда меня положили на носилки, портфеля со мной не было. Значит, он остался у Валентины. А она, к сожалению, женщина честная, она явится в больницу, чтобы вернуть мне этот портфель. И она будет разговаривать!.. И нет здесь колодца, куда я мог бы спрятаться. И некуда убежать — ведь я прикован к постели… Тогда я спросил Трамваича, скоро ли начинают ходить люди после перелома ноги. Он ответил: кто как. Он лично лежит уже две недели, и костыли стоят наготове — для поднятия духа, но вряд ли он сможет встать на ноги ранее чем через месяц.
Перспектива столь долгого лежания при возможности появления здесь Фиалки Молчаливой весьма встревожила меня. Но пока что в палате царила блаженная тишина.
5. Опять фиалка
Прошла неделя. Если не считать некоторых болезненных процедур, связанных с лечением, жизнь моя текла спокойно и умиротворенно. Я уже вник в те маленькие радости и горести, которые волновали наш дружный правоножный коллектив. Я уже торжествовал вместе со своими однопалатниками, когда из левоножной палаты выписали гордого мостовика и на его койку положили жалкую жертву судьбы — человека, поскользнувшегося на арбузной корке в Фонарном переулке. Я часто беседовал со своим соседом. Трамваич не торопясь рассказывал мне о своем житье-бытье. Он живет на набережной Невки, и в свободное время частенько выходит погулять по реке, и даже доходит до залива. Жильцы дома давно привыкли к его водохождению, но отдельные прохожие на набережной порой пугаются. А некоторые старушки по ошибке принимают иногда его за Иисуса Христа и выкрикивают различные просьбы и пожелания. Тогда он с воды выходит на берег и проводит среди них краткие антирелигиозные беседы. Пароходы он старается обходить, потому что однажды, когда он шел мимо одного судна, туристы приняли его за призрак, и для проверки этого факта начали бросать в него пустыми бутылками. Что касается обуви, то летом он ходит по воде в сандалетах, осенью же совершает водохождение в ботинках с войлочными стельками. Когда семь лет тому назад он отдыхал в Крыму, то ходил по Черному морю босиком.
Да, неплохо текла моя больничная жизнь. Врачи были внимательны, сестры симпатичны и немногословны, товарищи по палате относились ко мне — проспектнику — с должным уважением.
Но на восьмой день моего лежания, когда я спокойно вздремнул после обеда, я вдруг услышал над собой голос:
— …навестить вас сразу же, но ко мне приехала тетя из Рыбинска, а она такая болтливая, замучила меня разговорами, проговорила со мной пять вечеров подряд… Портфель ваш я сдала дежурной в приемном покое, а вам принесла вот эти цветы. Вы — настоящий рыцарь! Я знаю, вы прыгнули под машину потому, что вам показалось, будто она может наехать на меня! Но рассказывайте, рассказывайте о себе! Я вся — внимание… В детстве я однажды чуть было не попала под такси, но это ничто перед тем ужасом, который я испытала, когда чуть не упал самолет. Как плакали мои родные, когда я вернулась домой онемевшей!..
На койках началось шевеление. Два улочника, вначале с симпатией поглядывавшие на красивую Валентину, вдруг, как по команде, слезли с коек и, панически стуча костылями, самоэвакуировались в коридор. За ними вышли остальные больные. Несчастный Трамваич, не в силах последовать их примеру, молча страдал на своей койке. Его усы вздрагивали, как крылья раненой птицы.
Фиалка продолжала говорить.
Я чувствовал нарастающую боль в голове. Потолок палаты вдруг окрасился в оранжевый цвет, на нем образовались трещины, и в этих трещинах закопошились лиловые кузнечики. Я снова взглянул на Трамваича. Щеки его подергивались нервной судорогой, усы вращались на лице, как пропеллер. Вдруг он сел, схватил костыли и, опираясь на них, встал, весь дрожа, — и пошел к двери. Он обрел способность двигаться, на три недели опередив срок, предсказанный врачами!
Но мне некуда было деться. После ухода Валентины меня отпаивали сердечными каплями и делали какие-то уколы.
Всю следующую неделю я с тайным ужасом ждал нового явления Фиалки. Но шли дни — она не появлялась. Зато совершенно неожиданно меня навестил ее муж, счастливо отбывший срок.
— Я пришел сказать вам спасибо за ваш героический поступок, — заявил он. — Жена мне все рассказала. Вы бросились под автобус, чтобы спасти Валентину.
Я честно признался ему, что бросился под «Запорожец», чтобы спастись от Валентины.
Ботаник погрузился в раздумье. Затем он спросил меня, часто ли пускают сюда посетителей. Я ответил, что раз в неделю.
— Терпимо, — задумчиво сказал он. — И вообще это светлая мысль — насчет автомашины… Почему я сам не додумался до этого!.. А что, если я углублю вашу идею и использую более тяжелый и солидный тип автомобиля?
— Но ведь и исход тогда будет более тяжелый и солидный, — высказал я свое опасение.
Но он не слушал меня. Благодарно пожав мне руку, он вдохновенным шагом устремился к двери.
— Постойте, — окликнул я его. — Если вы решитесь на это, то пусть это произойдет на мосту. И жертвуйте правой ногой, а отнюдь не левой!
В больнице Ботаник больше не появлялся.
Дела мои шли на поправку. Я уже встал с койки, и мы с Трамваичем бодро бродили по аллеям больничного сада. Однажды, когда мы шли мимо небольшого пруда, расположенного вдали от строений, Трамваич продемонстрировал мне свое умение. Встав на водную гладь и помогая себе костылями, он пересек водоем и вернулся обратно. На мой вопрос, в чем заключается секрет его искусства, он ответил так: