— Там все так интересно. Предположим, вам приснилась колбаса, — это к ссоре. Ну а если вы едите ее, тогда сон означает любовь или крепкое здоровье, то же самое с чиханием и грибами. Однажды мне приснилось, что я снимаю чулки, а наутро получаю от брата почтовый перевод на пять фунтов и шесть шиллингов. Конечно, сбывается не все. Или не сразу…
Когда мне удалось вставить слово, я спросил, не заметила ли она, в какую сторону пошел Бергманн.
Выяснилось, что ему захотелось прошвырнуться по магазинчикам. Девушка посоветовала заглянуть к Митчеллу. Это через дорогу и до конца квартала. Пропустить невозможно.
— Да, возьмите его сигареты, — ойкнула она. — Он забыл их на прилавке.
У Митчелла тоже запомнили заезжего иностранца, но в отличие от болтушки табачницы здесь он не вызвал такого воодушевления. Здесь вышло небольшое недоразумение. Бергманн попросил журнал «The New World-Stage» и пришел в ярость, когда ему, по ошибке решив, что речь идет о театральных событиях, принесли то ли «The Stage», то ли «The Era». Я тут же представил его восклицающим свое «Безнадежно! Все пропало! Бред!». Кончилось тем, что он снизошел до объяснения, что «The New World-Stage» — это политический журнал, издающийся в Германии. Мальчишка-продавец предложил несговорчивому клиенту заглянуть в книжную лавку в здании вокзала.
У меня голова пошла кругом. Деловая встреча превращалась в охоту, в которой мне была отведена роль гончей, с высунутым языком мечущейся за то и дело ускользающей приманкой. Задыхаясь, я подлетел к вокзальному киоску и только тут понял, какой я болван. Местные продавцы слишком заняты, чтобы обращать внимание на каждого встречного, говорящего с акцентом: тут таких полно, а уж за полчаса сколько их может пройти! Я затравленно озирался по сторонам, заглядывая в лица прохожих, которые подозрительно шарахались от меня. Поневоле пришлось вернуться в гостиницу.
Портье меня уже караулил.
— Плохой день, сэр. — Всем своим видом он выражал сочувствие, словно я незадачливый бегун, опоздавший к финишу в гонке с препятствиями.
— То есть? Он так и не вернулся?
— Вернулся и опять исчез. Вы разминулись буквально на минуту. Первым делом он спросил, где вы. Потом зазвонил телефон. Звонили со студии. А мы все утро не могли туда дозвониться. Профессора просили приехать немедленно. Я говорил, что вы вот-вот появитесь, но он не стал ждать. Сэр, у него будто шило в одном месте. Мне пришлось посадить его в такси.
— Он не оставил записки?
— Да, сэр. Вы должны приехать на ленч в кафе «Ройал». Ровно в час.
— Вот как? Пусть катится ко всем чертям со своим ленчем.
Я вошел в гостиницу, плюхнулся на стул и отер лоб. С меня хватит. Что они, черт побери, о себе воображают? Ну и ладно, поделом мне, сам виноват. Одно я знал точно: никаких дел с ними я иметь не собираюсь. Даже если они придут ко мне домой и просидят весь день под дверью.
Они сидели в гриль-зале.
Я пришел на десять минут позже, чтобы хоть немного потешить свое самолюбие. Метрдотель указал мне столик, где сидел Чатсворт. Прежде чем подойти, я решил сначала изучить обстановку.
Спиной ко мне сидел человек с гривой седых волос, напротив него возвышался розовощекий мужчина с луноподобным лицом, редкими прилизанными волосами, очки в массивной черепаховой оправе. Седовласый сидел, напряженно подавшись вперед. Розовощекий вальяжно откинулся на спинку кресла и с интересом глазел по сторонам. Его лицо, казалось, говорило: «Между нами, одного им не хватает. У них нет savoir vivre».[10]
Бледные круглые глаза, огромные из-за толстых линз, наткнулись на меня, не выразив при этом никакого удивления.
— Мистер Ишервуд? Очень рад, что вы пришли. Вы незнакомы?
Он не потрудился даже привстать. Зато Бергманн с неожиданной прытью вскочил из-за стола. Совсем как Панч из-за кулис. «Горестный какой-то Панч», — почему-то мелькнуло у меня. Когда мы обменивались рукопожатием, я невольно улыбнулся: нас не надо было представлять друг другу. Бывают встречи-узнавания. Наша была из таких. Мы, без сомнения, знали друг друга. Имя, голос, черты лица не имели значения. Мне было знакомо это лицо. Лицо нашего времени, лицо эпохи. Лицо Европы.
Уверен, Бергманн думал о том же.