— Рад познакомиться, сэр, — последнее слово он произнес с еле уловимой иронией. Мы постояли пару секунд, изучая друг друга.
— Садитесь, — приветливо пригласил Чатсворт.
Возвысив голос, он подозвал официанта:
— Garçon, la carte pour monsieur![11]
На нас начали оглядываться.
— Очень рекомендую Tournedos Chasseur,[12] — тоном знатока добавил он.
Я выбрал первое, что попалось на глаза, а именно — нелюбимую мною Sole Bonne Femme,[13] исключительно чтобы продемонстрировать, что не хуже его разбираюсь в меню. Чатсворт заказал себе шампанское.
— Никогда не пью ничего иного до заката.
Он доверительно сообщил, что знает в Сохо местечко, где подают какой-то особенный кларет.
— На прошлой неделе взял по случаю шесть дюжин бутылок на аукционе. Я поспорил со своим дворецким, что разыщу нечто получше, чем то, что хранится в моем погребе. И представьте, этот пройдоха признал, что я прав. Не забыть бы заставить его раскошелиться.
Бергманн тихо фыркнул. Вперив пронзительный взгляд в Чатсворта, он изучал его с таким пытливым вниманием, что любой другой уже потерял бы дар речи. Поглощая еду с какой-то лихорадочной поспешностью, Бергманн ухитрялся при этом курить. Чатсворт же ел не спеша и очень сосредоточенно, изрекая после каждого проглоченного куска очередную сентенцию. Рука Бергманна, сильная, поросшая волосами, без обручального кольца, покоилась на столе. Он держал сигарету, как указующий перст, нацелив ее Чатсворту прямо в грудь. Великолепной формы голова, казалось, была высечена из гранита умелым скульптором. Голова римского цезаря с темными глазами азиата. Ему совершенно не шел тесный, неопределенного цвета костюм. Воротник рубашки душил его. Узел нелепого галстука сбился набок. Я исподтишка любовался его мощным, решительным подбородком, глубокими морщинами, спускающимися из-под внушительного носа, из которого торчали черные волоски, к мрачной полоске рта. Лицо цезаря с темными, насмешливыми глазами раба — раба, который повинуется потешаясь, который оценивает своего господина, подтрунивает над ним и — судит его. Судит господина, которому не дано понять своего раба. Господина, который, сам того не зная, всецело зависит от него, вечно ищет его одобрения, восхищения, советов, а в конечном счете — разрешения пользоваться своей властью. Разрешения раба, сочиняющего басни о тварях божьих.
От обсуждения вин Чатсворт плавно перешел на прелести Ривьеры. Бывал ли Бергманн в Монте-Карло? Тот отрицательно мотнул головой и что-то невнятно пробурчал в ответ.
— В Монте мое духовное прибежище. Вот к Каннам я совершенно равнодушен. А в Монте есть je ne sais quoi.[14] Каждую зиму срываюсь туда дней на десять. Что бы ни случилось. Просто срываюсь с места и еду. Смотрю на это как на вложение денег. Без Монте я бы попросту не выдержал этого убийственного лондонского тумана с его вечной моросью. Свалился бы с гриппом или еще какой-нибудь гадостью. Провалялся бы месяц в постели. А так вот он я, говорю я им, и пусть скажут спасибо. Garçon!
Никого не спросив, он заказал на всех Crêpes Suzette[15] и стал убеждать нас, что он напрочь лишен азартности.
— С меня хватает игрищ в кино. Рулетка — развлечение для дураков. Годится только для детей и старух. А вот в чемми[16] сыграть не прочь. В прошлом году просадил пару тысяч. Моя супруга предпочитает бридж. Я смеюсь, что в ней говорит островитянка до мозга костей.
Бергманну с его английским, наверное, непросто было улавливать нить разговора. Выражение его лица становилось все более загадочным. Даже Чатсворт почуял что-то не то. Он сообразил, что внимание слушателей вот-вот ослабеет, и сделал следующий ход. Позвал метрдотеля, чтобы отдать должное Crêpes Suzette.
— Передайте Альфонсу мое восхищение, сегодня он превзошел сам себя.
Метрдотель знал, как вести себя с этим завсегдатаем, и склонился в глубоком поклоне.
— Для вас, мсье, всегда пожалуйста. Для такого ценителя, как вы, не грех и расстараться… Кто-кто, а вы знаете толк…
Чатсворт расцвел на глазах.
— Жена говорит, что я красный. А что делать? С души воротит, когда посмотришь, как некоторые обращаются с прислугой. Никакого уважения. Особенно к шоферам. Словно они не люди! Эти хваленые снобы могут загонять человека до смерти. Будят в любое время суток. Никакой личной жизни. Я держу трех слуг, хотя это и обходится мне в копеечку: двое днем, один — ночью. Жена донимает, чтоб я одного уволил. «Либо все останется как есть, либо тебе придется самой садиться за руль», — говорю я ей. А на это она не пойдет никогда. Женщины — никудышные водители. Моя, по крайней мере, хоть признает это.